Присоединиться к большинству
Шрифт:
– Вы так говорите, будто в этом есть что-то плохое, - хмыкнул Зайцев. Его продолжало тошнить.
Стивенс возбужденно забегал из угла в угол веранды.
– Вы что, и впрямь совсем ни черта не понимаете? Да это же как раз Вы - Вы и Вам подобные - довели мир до такого состояния, когда уже ничего нельзя было исправить! Ничего! Из которого выхода было только два - окончательная деградация, разложение, смерть или!..
Стивенс остановился.
– Или Пан, - последние два слова он сказал очень тихо. После предыдущего непрерывного крика они по контрасту прозвучали очень
Зайцев хихикнул.
– Стивенс, Вы думаете, он Вас слышит? Да я знаю, Вы именно так и думаете. А что, если нет? И все Ваши верноподданные речи - впустую? Ну позовите его еще раз: Па-ан, ты слышишь меня? Это я - твой верный раб Робби Стивенс, вот тело мое - вкуси его в воспоминание мое.
Бортинженер выпучил глаза и подпрыгнул к Зайцеву с бокалом в руке. Плеснул вино в сторону Зайцева, но почему-то слишком издалека. До Зайцева долетели только немногочисленные брызги. Стивенс замахнулся бокалом на Зайцева, потряс им, что-то злобно бормоча себе под нос, аккуратно поставил на стол и выбежал с веранды.
Зайцев натужно захохотал. Потом задрал голову вверх и закричал:
– Эй ты! Слышишь меня? Я не могу уже больше... Давай одно из двух - или слопай меня, изжарь живьем, скорми акулам, или убери от меня этого типа! До конца жизни находиться с ним в замкнутом помещении - такая пытка никакому Берии не снилась. Будь хоть немного милосердным.
Зайцев почувствовал неумолимый позыв из внутренностей и с трудом успел добежать до унитаза. Его вывернуло раз пять, пока он не почувствовал в животе холод и пустоту. Качаясь от слабости, Зайцев добрел до умывальника и засунул голову под воду. Когда спина одеревенела, он поднял голову и увидел кромешную тьму.
Зайцев потянулся к выключателю и бессильно уронил руку. В полной темноте ему как наяву привиделось тело Регины, округлое и манящее, распущенные волосы, черные, как крылья ночи, блестящие глаза, глядящие внимательно и загадочно. Когда все это было? Он вспомнил последний побег, когда его в очередной раз привезли обратно, в проклятый коттедж в сиреневом саду. Как уже там - в сиреневом домике - он спросил буратина о Регине. И Регина ответила ему голосом буратины, напомнив "милой Глебовны свычаи и обычаи", так веселившие их когда-то. И как он после этого уже больше никуда не бежал. Потому что некуда и незачем.
Шатаясь, Зайцев вышел из туалета на веранду. Почему-то подумал, что профессор вернулся.
Шезлонг Дьюи стоял пустой. На веранде в одиночестве сидела женщина с опущенной головой. Она искоса смотрела на садящееся солнце. На фоне багрового солнца волосы, собранные в пучок, создавали впечатление оранжевого ореола.
– Мисс Стрембовски?
– спросил Зайцев.
Мейбл встрепенулась, испуганно глянула из-за спинки кресла, будто застигнутая за чем-то постыдным.
– Мистер Зайцев, Вы?
– с придыханием произнесла она, - Все ушли? Очень жаль.
– Чего жаль?
– машинально спросил раздосадованный Виктор. Он подошел ближе.
– Мне очень хотелось послушать, наконец, о чем вы тут разговариваете по вечерам, - грустно сказала Мейбл, - Иногда, проходя мимо, я вижу ваши лица, захваченные беседой. Но я не слышу
Зайцев вдруг сообразил, что во время пляски Жанны не видел на площади Мейбл. Она все пропустила. Он чуть не расхохотался.
– Простите, Мейбл, Вам за последние два года не хватило интересных событий?
Он бессильно рухнул на стул напротив Мейбл.
– Последние события...
Мейбл подняла голову. Зайцев увидел на ее глазах слезы.
– Понимаете, Виктор. Я всю жизнь боялась жизни. У меня не было подруг. В школе парня не завела - можете представить? Потом тоже из страха пошла в науку. Мне по глупости казалось, что там меньше всего придется бороться за место под солнцем. Когда выяснилось, что это далеко не так, стала любовницей Анриджа, чтобы он продвигал мою карьеру. Как все и случилось.
Зайцев понятия не имел, кто такой Анридж, но по интонации Мейбл понял, что это какая-то знаменитость в ее области.
– Мне очень повезло. Когда он стал нобелевским лауреатом, его ученики пошли нарасхват. Но я не любила его. Просто мне казалось, что он меня защитит от жизни. А, знаете, настоящую любовь, какие-то поступки, важные для меня, откладывала на потом. А когда... все случилось, выяснилось, что никакого потом просто не будет. Что я - тридцатидвухлетняя дура, проспавшая полжизни. Я думала - почему именно меня сюда привезли? Почему такой жесткий выбор выпал на меня? Какой из меня астронавт? А сегодня поняла - потому что мне это нужно меньше всего. Он - тот, кого вы с Дьюи называете Паном - невероятно жесток. Ему не нужен этот полет, на самом деле. Просто он придумал еще один способ поиздеваться над людьми. И никуда мы не улетим, Виктор.
Последние слова Мейбл прошептала, близко придвинув лицо к Зайцеву. При этом она подалась вперед, и смотрела на Зайцева снизу вверх молящим взглядом. И Зайцев понял, что смысл ее речи совсем другой. И слова только запутывают понимание. Надо слушать интонацию.
Виктор почувствовал себя совершенно по-дурацки.
Зайцеву никогда не нравились женщины типа Мейбл. По каким-то ему самому неизвестным причинам Виктор предпочитал темпераментных загорелых брюнеток. Он даже подозревал, что именно это предпочтение виновато в том, почему он до сих пор не женился. Такие женщины всегда переходили в некоторый момент от стадии бурного романа к решительной атаке на его свободы. "После чего я каждый раз уходил из захвата. Чисто рефлекторно", - рассказывал он как-то весело смеющемуся в ответ Дьюи.
Мейбл же всем своим существом изображала жертву. От еле наметившейся вечерней прохлады она куталась в кофту, явно более теплую, чем нужно для южных субтропиков. В разрез длинного платья виднелась беззащитно белеющая плоть ноги. Зайцев поражался, как женщина, который месяц наравне со всеми проходящая весьма напряженные тренировки, ухитряется происходить впечатление такой неловкой и рыхлой телесно.
Но близость женщины, алкоголь и отсутствие регулярного секса брали свое. Зайцев с некоторым неудовольствием почувствовал, что заводится.