Пристанище пилигримов

Саяпов Эдуард

– Да, – ответил я, и гримаса раскаяния стянула мою пьяную рожу.

– Так вот, я свои слова на ветер не кидаю.

– Ну прости ты меня, дурака! Ну что мне на колени встать?! – взмолился я.

– Зачем? – с ноткой глубокого разочарования спросила она. – Если бы мне полегчало, я бы тебя раком поставила.

Вот такая она была – Елена Мансурова. Всё в ней было перемешано в равных пропорциях: и христианское милосердие, и иезуитская жестокость, и безразличие далай-ламы, с глубоким пониманием взирающего на этот мир, на этих людей, на своё

отражение в зеркале…

.6.

Моя мама называла Ленку «перелётной птицей» и была совершенно права: она не могла долго жить на одном месте и всегда куда-то рвалась. Нижний Тагил она покорила, Екатеринбург валялся у её ног – впереди было Черноморское побережье, Краснодар, Новороссийск, Сочи… Да она бы в Тугулым поехала, лишь бы не сидеть на одном месте, и там прыгала бы в поселковом клубе, и замуж выскочила бы за какого-нибудь лесоруба в ватнике и в лохматых унтах, а потом бы бросила его и уехала бы в Нижний Волочок. Она была легка на подъём.

– Натуральная кукушка! – возмутилась мама, когда я сообщил ей о том, что Мансурова улетает на юг и что я отправляюсь за ней «прицепом».

– А ребёнка вы оставляет с нами? – спросила Людмила Петровна.

– Ну-у-у-у… Мы сперва там устроимся, а потом уже будем думать о ребёнке, – промямлил я.

– Ну понятно, – заключила Людмила Петровна, – о ребёнке вы всегда думаете в последнюю очередь. Вам его совсем не жалко? Сирота при живых родителях! Маму по фотографиям знает!

– Не перегибай…

– Что?! Это ты, похоже, не догоняешь, что на самом деле происходит! Ребёнок очень нервный, замкнутый, постоянно болеет… – бушевала Людмила Петровна. – Какое вы готовите для него будущее?! А кто его в школу поведёт первого сентября?! А кто будет с ним уроки делать?! У нас с дедом уже терпенья не хватает!

Вопросы сыпались на мою голову как из рога изобилия, но ответов у меня не было: я сам плохо представлял все последствия этой авантюры.

– Ой! Не поднимай кипиш! Может, ещё ничего не получится, и она вернётся через месяц или вообще никуда не уедет.

Людмила Петровна взглянула на меня укоризненно.

– Ты ведешь себя как тряпка! Стукни кулаком по столу, загони под лавку, а то она совсем обнаглела!

– В этом есть некоторое преимущество, мама…

– Какое может быть преимущество в том, что у тебя жена гуляет, как кошка, сама по себе?

– Я тоже делаю всё что угодно, и мне не нужна женщина, которая будет ходить за мною попятам.

– А ребёнка вы зачем родили?!! – крикнул отец из туалета, шурша последним номером «Московского комсомольца». – Вот уроды! Натуральные раздолбаи!

– Дети появляются по промыслу Божьему! – ответил я.

– А воспитывать их тоже Господь должен?! – возмутился папенька, сдёргивая воду.

В этот момент на шум прибежал Костя из дальней комнаты, шкодливо выглянул из-за угла и спросил строгим голосом:

– Что вы тут кричите? А где мама?

– Мама на работе, сынок… Иди к папе на ручки.

Он посмотрел на меня недоверчивым взглядом, обошёл стороной

и демонстративно уселся к бабушке на колени. Я виновато улыбнулся и сделал ещё одну попытку купить его расположение:

– Костюша, хочешь, мы в субботу пойдём в пиццу, а потом в кино?

Он смотрел на меня небесно-голубыми глазами, расстреливая в упор… Невозможно было уйти от этого взгляда или отмахнуться от него, настолько он был открытым и по-детски бескомпромиссным.

В этом возрасте – ему было семь лет – дети ещё не умеют врать и лицемерить, но уже способны улавливать фальшь взрослых. Костюша был развитым ребёнком – более развитым, чем многие его сверстники… Говорить он начал в девять месяцев довольно внятно и целыми предложениями, и, как только он заговорил, я сразу же понял, что он осознаёт гораздо больше, чем я мог себе представить.

С трёх лет он рисовал акварелью или карандашами яркие сюрреалистические сюжеты, по насыщенности цветовой гаммы напоминающие творения Ван Гога. Он с пелёнок интересовался книгами и настойчиво заставлял ему читать, – в основном этим занимался дедушка Юра. В шесть лет он уже сам читал и даже написал своё первое стихотворение, посвящённое маме.

Это был очень спокойный и адекватный ребёнок. Он никогда не устраивал истерик и ничего не просил. С малых лет он прекрасно понимал, что ему позволено, а что категорически запрещено. Он не производил в домашних условиях свойственного для детей технического шума: никогда не орал, не носился по квартире как ужаленный, не выворачивал содержимое шкафов, ничего не ломал и никуда не лез, – всё его игры имели сугубо интеллектуальный характер.

Иногда мне казалось, что это не мой ребёнок, поскольку он был похож на ангела, в отличие от меня – черного брутального татарина. Его вьющиеся льняные локоны и огромные голубые глазища, словно холодные северные озёра, были совершенно далеки от южных степей, в которых зарождалась моя кровь. Я подозревал свою жену в том, что она нагуляла ребёночка с каким-нибудь белокурым аполлоном в балетных трико. Да и характер у Костюши был ангельский, в отличие от меня – дерзкого, агрессивного, неуправляемого, самоуверенного, эгоцентричного, хвастливого и по большому счёту довольно поверхностного человека.

Однажды он буквально ошарашил нас и поставил на место всего лишь одной фразой, которая прозвучала в его устах как сверхъестественное откровение. Мансурова приехала в тот день из Екатеринбурга, и мы забрали ребёнка домой – поужинали и тупо смотрели какой-то фильм. Она сидела на одном краю дивана, я развалился на другом, а Костюша затих где-то между нами. Тишина – и только телевизор бормотал что-то невнятное голосом «с прищепкой на носу».

Отношения в тот момент у нас были крайне натянутые: мы практически не разговаривали, а если приходилось как-то взаимодействовать, то разговаривали через губу; мы не проявляли никаких телячьих нежностей, то есть не обнимались, не целовались, не трахались и даже спали под разными одеялами.