Пристав Дерябин (Преображение России - 4)
Шрифт:
— Эй, ты, ты-ы! — очень зычно закричал генерал, подымаясь с места и протянув руку к тротуару, и Петя с ужасом увидел, что глаза генерала устремлены на него, и узнал в этом генерале самого командующего 1-й армией, генерал-адъютанта Ренненкампфа.
Мелькнула было даже мысль броситься бежать, но тут же погасла: не убежишь — поймают, а преступление слишком огромно.
— Поди сюда! — крикнул Ренненкампф не кому-нибудь другому, а именно ему, хотя он привык уже, что офицеры говорили ему «вы», а не «ты», но то ведь были простые офицеры, а не командующий
Вот один из офицеров и теперь кивнул ему головой — не головой даже, скорее только одними бровями, так как он сам стоял во фронт с рукой у козырька, — чтобы он шел к машине, и нечего было делать, пришлось покинуть тротуар.
— Ты-ы какой части? — заорал Ренненкампф, хотя отлично видел, конечно, значок путейца на груди Пети; и когда Петя ответил и потом назвал свою фамилию, Ренненкампф раскатился, как будто стараясь, чтобы всей улице было слышно:
— Иди немедленно в свою роту и заяви там, что я-я отправляю тебя на гарнизонную гауптвахту… за неотдачу мне чести… на десять суток… строгим арестом! Пошел!.. Кругом ма-а-арш!
И Петя повернулся кругом и зашагал снова к тротуару, а потом — в роту, автомобиль же с командующим армией проследовал дальше.
Просидеть все десять дней до конца на гарнизонной гауптвахте Вильны Пете все-таки не пришлось: он был освобожден за три дня до срока, так как часть, в которой он начал свою службу, отправлялась на фронт.
На 3 августа приходился тот самый «пятнадцатый день, считая от начала мобилизации в России», когда, по договору с Жоффром, русские войска, сосредоточенные против Восточной Пруссии, должны были начать свой энергичный натиск, чтобы спасти Париж.
Начальник штаба верховного главнокомандующего, генерал Янушкевич, подавая накануне великому князю Николаю Николаевичу для подписи заранее составленный приказ Северо-Западному фронту о наступлении, счел все-таки нужным заметить:
— Ваше высочество! Мне кажется, что этот приказ опережает нашу готовность к выступлению на таком ответственном театре, как Восточная Пруссия.
Приготовившийся подписать приказ Николай Николаевич недовольно поднял наигранно строгое, преждевременно состарившееся лицо с немудрым лбом и спросил:
— Что вы хотите сказать еще?
— Может быть, ваше высочество, добавить всего только три слова: «Исполнить по возможности»? — вопросом на вопрос ответил Янушкевич.
— Нет, этого нельзя! — решительно сказал великий князь и подписал приказ.
— Оттяжка могла бы занять всего только пять-шесть дней, — упавшим уже голосом заметил Янушкевич, не прикасаясь к приказу, хотя он был и подписан.
— Фронт не готов к выступлению? — вдруг выкрикнул великий князь. — Разве это ново? Когда же и где это было, чтобы фронт был вполне готов? Никогда и нигде не бывало, а воевать тем не менее всегда начинали!
— За пять-шесть дней могли бы подтянуться резервы, ваше высочество… — стараясь быть убедительным, начал было излагать свои доводы Янушкевич, но главковерх перебил его коротким и начальственным:
— Успеют
Янушкевич был выше среднего роста, но главковерх — на целую голову выше его, и выражение лица его сделалось каменно-жестким. Начальнику штаба ничего не оставалось больше, как взять приказ, чтобы передать его по прямому проводу генералу Жилинскому.
В тот же день, то есть 2 августа, приказ великого князя породил директиву № 1, вышедшую уже из штаба фронта:
«Главнокомандующий приказал:
1. 1-й армии перейти границу 4 сего августа и с линии Владиславов — Сувалки наступать на фронт Инстербург — Ангербург, в обход линии Мазурских озер, с севера.
2. 2-й армии перейти границу с линии Августов, Граево, Мышинец, Хоржеле, наступать на фронт Летцен, Руджаны, Ортельсбург и далее к северу.
3. Задача 1-й армии — возможно глубже охватить левый фланг неприятеля на реке Ангерапп, где предполагаются его главные силы, имея целью отрезать неприятеля от Кенигсберга.
4. Задача 2-й армии — свои главные силы направить на фронт Руджаны — Ортельсбург во фланг и тыл Мазурских озер».
В директиве № 1 было и еще несколько пунктов, но эти — основные и главнейшие. Разумеется, кавалерийские части должны были выступить на день раньше, чтобы не только оттеснить передовые отряды противника, но и осветить впереди лежащую местность для пехоты.
Для ставки главковерха все пункты этого приказа были предельно ясны и никаких других толкований иметь не могли. Однако уже в штабе Северо-Западного фронта кое-что в нем показалось не совсем ясным, хотя он и был передан в штабы армий без малейших, разумеется, изменений. В штабе обеих армий над ним задумались люди, которым гораздо виднее было положение дел, чем Жилинскому, а тем более главковерху.
Оно изменялось, конечно, по мере того, как конные части, оттеснив пограничные заставы немцев, начали глубже проникать в пределы Пруссии.
Противник не стоял на месте, выжидая; он тоже передвигался, пользуясь обилием и завидно исправным состоянием своих дорог, и получалось так, что данные разведки сегодня были одни, завтра другие, тем более что немецкая конница умело скрывала свою пехоту.
Наконец, сведения о противнике добывались и самолетами, способными проникать в его расположение гораздо дальше, чем кавалерийские части, и с кругозором куда более обширным.
Сводки ежедневно составлялись в частях на фронте и шли в штабы, где вполне отчетливо представлялось, что пехоте 1-й армии придется иметь дело прежде всего с частями 1-го немецкого корпуса, которым командовал генерал Франсуа.
Нервно ожидавшие энергичного натиска 1-й русской армии чины французского генерального штаба убедились, наконец, в том, что он начался, хотя и с небольшим опозданием, по их мнению: им казалось, что они, французы, если бы были на месте неповоротливых русских, начали бы его даже раньше назначенного срока.