Присягнувшие Тьме
Шрифт:
Тут же ко мне вернулась решимость.
Я должен действовать быстро.
Любой ценой отыскать Пришельца из Тьмы.
Но сначала — короткий визитец.
12 часов 15 минут.
Я дал себе час и ни секундой больше на этот небольшой крюк.
108
— У нас тут возникли осложнения.
— Какие осложнения?
— Люка перевели на режим принудительной изоляции. Он стал опасен.
— Для
— Для себя самого. Для других. Мы его изолировали.
Паскаль Зукка был уже не багровым, а бледным и далеко не столь непринужденным, как накануне. На его застывшем лице читалась тревога. Я повторил:
— Что произошло?
— У Люка случился припадок буйства.
— Он кого-нибудь ударил?
— Не кого-нибудь. Он разгромил санитарное оборудование. Вырвал умывальник.
— Умывальник?
— Мы привыкли к такого рода подвигам.
Он вынул сигарету из своей пачки «Мальборо лайт». Я щелкнул зажигалкой. Сделав затяжку, он прошептал:
— Я не был готов к тому, что болезнь будет развиваться столь… стремительно.
— А это не может быть симуляцией?
— Если так, то уж очень искусной.
— Я могу его увидеть?
— Конечно.
— Почему «конечно»?
— Потому что он хочет вас видеть. Именно по этой причине он все разворотил в своей палате. Сначала он разговаривал с судебным следователем, затем потребовал, чтобы пришли вы. Я не хотел поддаваться на его новый шантаж. В результате он все разбил.
Мы продолжали молча шагать вдоль дверей с маленькими окошками. Зукка шел походкой робота, не имевшей ничего общего с его вчерашним упругим подпрыгиванием. Мы вошли во врачебный кабинет. Письменный стол, кушетка, шкафы с лекарствами. Зукка приподнял шторку, за которой оказалось внутреннее окно в другую комнату.
— Он там.
Я заглянул внутрь. Люк сидел на полу, закутанный в плотную белую хламиду, напоминавшую кимоно дзюдоиста. В палате не было ничего. Ни мебели, ни окон. Ручка на двери отсутствовала.
Стены, потолок и пол были белыми и абсолютно гладкими.
— Сейчас он спокоен, — прокомментировал Зукка. — Он под действием психотропного препарата, который помогает прежде всего отделить действительность от бреда. Мы также ввели ему успокаивающее средство. Цифры вам ничего не скажут, но мы дошли до внушительных доз. Я не понимаю. Такая деградация за такое короткое время…
Я наблюдал за своим лучшим другом через стекло. Он не двигался. Эту фигуру с восковой кожей, голым черепом и отсутствующим выражением лица, застывшую посреди пустой комнаты, можно было принять за модерновый перформанс. Олицетворение нигилизма.
— Он сможет меня понять?
— Я думаю, да. Он с утра не проронил ни слова. Я вас впущу.
Мы вышли из кабинета. Когда он вставлял ключ в дверь, я спросил:
— Он в самом деле опасен?
— Теперь нет. Во всяком случае, ваше присутствие его умиротворит.
— Почему вы сами не связались со
— Сегодня ночью вам оставили сообщение у вас на работе. У меня нет номера вашего мобильника. А Люк не смог его вспомнить.
Он взялся за ручку двери и повернулся ко мне:
— Вы не забыли наш вчерашний разговор? О том, что видел Люк в глубине подсознания?
— Вовек не забуду. Вы говорили об аде.
— Эти картины его сегодня преследуют. Старик. Стоны туннеля. Лица. Люк в ужасе. Его ночное неистовство объясняется этим ужасом. Выражаясь буквально, страх выплескивается наружу.
— Значит, это приступ паники?
— Не только. Он агрессивен, зол, циничен. Я не буду вам описывать.
— Вы хотите сказать, что он похож на… одержимого?
— В другую эпоху я бы сказал, что ему не миновать костра.
— Вы полагаете, его состояние ухудшается?
— Уже есть предложения перевести его в Анри-Колен. Это отделение для тяжелых больных. Но, на мой взгляд, пока рано. Все еще может обойтись.
Я проскользнул в палату, и дверь за мной закрылась. Каждая деталь окружения воспринималась мной, словно удар под дых. Белизна светильников, встроенных в потолок. Красное ведро для естественных нужд, стоящее в углу. Матрас, похожий на гимнастический мат, на котором сидел Люк.
— Как дела? — спросил я непринужденным тоном.
— Классно.
Он коротко усмехнулся, затем съежился под хламидой, как будто ему было холодно. На самом деле жара была удушающая. Я ослабил узел галстука:
— Ты хотел меня видеть?
Наклонив голову, Люк икнул. Из-под хламиды показалась нога. Он ее яростно почесал. Я повторил, встав на колено:
— Зачем ты хотел меня видеть? Я могу тебе помочь?
Он поднял глаза. Под рыжими ресницами они казались желтыми, лихорадочными.
— Я хочу, чтобы ты оказал мне услугу.
— Говори.
— Ты помнишь притчу о том, как схватили Христа?
Он принялся декламировать из Евангелия от Луки, уставившись в потолок:
Первосвященникам же и начальникам храма и старейшинам, собравшимся против Него, сказал Иисус: «…Каждый день бывал Я с вами в храме, и вы не поднимали на Меня рук; но теперь — ваше время и власть тьмы».
— Я не понимаю.
— Настал час тьмы, Мат. Зло одержало победу. Назад хода нет.
— О чем ты говоришь?
— О себе.
Он вздрогнул. Казалось, что холод пробрал его до костей, из которых он, собственно, теперь и состоял.
— Я принес себя в жертву, Мат. Я умер, как тогда, в Вуковаре, но на этот раз не будет искупления, не будет воскресения. Сатана меня победил. Он овладевает мной. Я теряю контроль над собой.
Я попытался улыбнуться. Но не получилось. Люк был истинным мучеником. Он пожертвовал не только своей жизнью, но и своей душой. Он не найдет спасения на Небесах, потому что его жертва и заключалась в отказе от этого спасения.