Присягнувшие Тьме
Шрифт:
От Агостины действительно исходило сияние, словно от святой.
Я подошел ближе и ощутил приятное тепло, как будто Агостины однажды коснулся источник несказанной силы, оставив на ней неизгладимую печать. Быть может, это след того чуда, которое ее исцелило? Я подавил это ощущение. Сюда я пришел, чтобы допросить убийцу Сальваторе Джедды, а не божью избранницу.
Я отодвинул стул и присел. Мне вспомнились высказывания скептиков в те времена, когда Богоматерь являлась Бернадетте Субиру. Судебные исполнители,
Мы сидели друг против друга. Агостина Джедда улыбалась. Она выглядела еще моложе, чем на фотографиях, — не старше двадцати пяти лет. Невысокая, тоненькая, даже хрупкая. Однако черты лица были четкими: черные глаза, сверкающие из-под высоких бровей, задорный вздернутый носик, красный, хорошо очерченный рот, словно глазированная ягода в чаше. Коротко стриженные черные волосы, обрамлявшие эту изящную картину, только усиливали ее бледность.
Я открыл рот, но Агостина опередила меня:
— Как вас зовут?
Голосок был тоненьким, слабым, но неприятным. Я ответил по-итальянски:
— Я Матье Дюрей. Полицейский из Парижского уголовного отдела.
— Хоть что-то новенькое, — произнесла она, словно это ее забавляло. — А то ко мне ходят одни священники.
Я положил перед ней фотографию Люка. Прежде всего я хотел убедиться.
— Я здесь не первый французский полицейский. Этот ведь тоже к вам приходил? Да или нет?
— Он совсем другое дело. Я его не интересовала.
— А кто же его интересовал?
По ее губам скользнула улыбка:
— Вы сами знаете.
Перед глазами у меня снова замелькали видения: Пазузу с пастью летучей мыши, ангел с головой фавна и большими сломанными крыльями, человек в рединготе и шапокляке с налитыми кровью глазами, воющие псы, пчелы, жужжащие, как под фонограмму. Я откашлялся и продолжал:
— Могу я задать вам несколько вопросов?
— Смотря о чем.
— О преступлении, совершенном в апреле 2000 года.
— Я уже все рассказала полицейским и адвокатам.
— Я буду только задавать вопросы. Вы же отвечайте, когда захотите. Идет?
Легкий кивок. Вокруг завывал ветер: долгий, леденящий душу животный стон. Я представил себе, как из-под двери проникает песок и засыпает всю комнату, чтобы похоронить нас заживо.
— Ваш муж был убит при необычайных обстоятельствах. Его убили вы?
— Избегайте очевидного — сэкономите время.
— Что вас заставило признаться в этом преступлении?
— Мне нечего было скрывать.
Агостина держалась непринужденно. В ее ответах чувствовалась раскованность. Я предпочел вести допрос жестко, как если бы допрашивал Агостину во время ее задержания:
— Это убийство носит особый характер. Сейчас
— Это не вопрос.
— Где вы взяли кислоты?
— В больнице. Все это есть в материалах следствия.
— А насекомых?
— Я собирала самих насекомых и их личинки там, где была падаль: на свалках Патерно и Адрано.
— В грудной клетке жертвы был найден лишайник. Где вы его достали?
— В скальных пещерах возле Ачиреале. У нас он хорошо известен.
Она лгала. Такой лишайник встречался гораздо реже, чем обычный гриб. Оставался африканский скарабей, но о нем я не стал упоминать. Наверняка у нее и на этот случай готов ответ.
— Разные части тела разложились по-разному, а для этого требуются сложные приспособления. Как вы этого добились?
— Дело было в апреле. На стройке холодно. Достаточно было подогревать некоторые части тела, а остальные оставить как есть.
Агостина продолжала улыбаться.
— Почему вы выбрали такой сложный способ убийства?
— Следующий вопрос.
— Не хотите отвечать?
— Таков наш уговор. Следующий вопрос.
Я посмотрел на ее руки: они были такими же белыми, как лицо. Тонкие голубые вены виднелись под прозрачной кожей. Я не мог представить себе, как эти руки погружаются в тело Сальваторе и отрезают ему язык.
— Зачем вам понадобилось его убивать? Был ли у вас мотив?
— С чего вы взяли, что я вам отвечу? — развязно спросила она. — Я не говорила об этом ни полицейским, ни судьям. Даже адвокатам не говорила.
Ветер все завывал. Я подумал о Люке и решил сблефовать:
— У вас нет выбора. Я нашел жерло.
Она засмеялась отрывистым смехом, который быстро перешел в гулкое клокотание:
— Ты все врешь. Будь это правдой, здесь не было бы ни тебя, ни этих твоих вопросов третьеразрядного полицейского.
Несмотря на сарказм и обращение на «ты», я почувствовал, что в чем-то взял верх. Агостина знала, что я продвигаюсь на ощупь, но само слово «жерло» означало, что я шел по иному следу, чем полицейские из Катании. По единственно верному следу, который я сам еще плохо различал. Она прошептала:
— Я так сделала, потому что должна была отомстить.
— Кому? Сальваторе?
Она несколько раз энергично кивнула, как делают дети, когда им предлагают лакомство.
— Что же он вам сделал?
— Он меня убил.
Сальваторе — жестокий муж. Сальваторе, до смерти избивающий Агостину. Агостина, поклявшаяся отомстить за себя, убив своего мужа. Обо всем этом я не нашел в деле ни строчки, ни намека. И потом, когда мстят мужу, выбирают более простой и быстрый способ.
— Расскажите.