Присягнувшие Тьме
Шрифт:
У меня эти цифры должны были бы вызвать отвращение, у меня, сторонника нищеты и милосердия, но я видел в них знак могущества Церкви. Нашего могущества. В мире, где лишь деньги имеют вес, в Европе с ее агонизирующим католичеством эти цифры меня ободряли. Они демонстрировали, что католическую империю нельзя еще сбрасывать со счетов.
Я быстро шел мимо туристов, толпящихся перед входом в собор Святого Петра. На площади были возведены помосты и трибуны. Завтра, 1 ноября, без сомнения, состоится выступление папы перед публикой.
Раздался звон колоколов, голуби взметнулись в небо.
8
Я ускорил шаг и, пройдя под колоннами Бернини, оказался на улице Порта-Анджелика. Мне навстречу шли секретари и писцы курии, одетые в черные костюмы с белым воротничком. На вопрос «Сколько народу работает в Ватикане?» папа Иоанн XXIII однажды ответил: «Не больше трети». У меня было бодрое настроение. Я снова влился в этот католический муравейник. Связанные с Агостиной страсти куда-то отступили, и я почти забыл, что стал целью таинственных убийц.
У ворот я показал свой паспорт швейцарским гвардейцам. Мне тут же выдали пропуск. Гвардейцы в костюмах эпохи Возрождения посторонились, и я прошел сквозь высокие кованые железные ворота.
Я проник в святая святых.
Дьякон провел меня по лабиринту зданий и садов. Бегом. Было 8.05, а опоздание при здешних порядках немыслимо. Меня оставили во внутреннем дворике у розово-желтого фасада дворца. Между квадратами газонов блестел круглый бассейн. Струи фонтанов круглились в радужном облаке капель. Противовес буйству цветов и тропических растений составляли два простых пандуса, ведущие к таинственным дверцам. Пахло солнцем и терракотой.
Мне не пришлось долго ждать. Открылась одна из дверей, оттуда выскочил человек в строгом черном костюме и легко сбежал по пандусу. Лет сорока, с рыжими с проседью волосами, в маленьких очках в роговой оправе, он идеально гармонировал со светлой охрой декора и фонтанами.
— Я префект Резерфорд, — произнес он на отличном французском. — Заведую Апостольской библиотекой Ватикана.
Он горячо пожал мне руку.
— Нельзя сказать, что вы пришли вовремя, — добавил он весело. — Завтра наш понтифик выступает на площади Святого Петра. И еще должно произойти назначение нового кардинала. Сумасшедший день!
— Я очень огорчен, — поклонился я. — Но дело не терпит.
Добродушным жестом он отмел мои извинения:
— Идите за мной. Его преосвященство пожелал принять вас в библиотеке.
Мы прошли через двор к зданию напротив. На пороге Резерфорд отступил:
— Prego. [25]
Нас встретила тень и прохлада мрамора. Резерфорд отпер дверь и проскользнул в серо-белый коридор. Я шел за ним по пятам. Через черные переплеты проникало солнце. Мы были одни. Я ожидал услышать скрип подошв начищенных туфель моего гида, но мы шли почти в полной тишине. Я бросил взгляд вниз — на нем были туфли из мягкой замши абсолютно в тон цвету его волос.
25
Прошу (ит.).
Подобно святому Петру Резерфорд владел ключами от рая. У каждой двери он вертел в руках связку ключей и, найдя нужный, открывал ее. Я рискнул задать вопрос:
— Чем именно занимается его преосвященство?
— Вы просите о встрече и не знаете этого?
— Монсеньор Кореи в Катании просто записал мне его имя. При этом он сказал, что его преосвященство может помочь мне в расследовании.
— Кардинал ван Дитерлинг — заметная фигура в Конгрегации доктрины веры.
После II Ватиканского
Снова ключ, снова зал, стены которого украшали большие фрески. Эта живопись своей пастельной нежностью напомнила мозаики античных вилл.
— Откуда родом Казимир ван Дитерлинг? — спросил я.
— Сразу видно полицейского, — улыбнулся префект. — Все-то вы хотите знать. Его преосвященство фламандец. Нам надо подняться и пройти через приемную Сикста V, чтобы не столкнуться с читателями.
— В такой час — и читатели?
— Несколько семинаристов. У них специальное разрешение.
Он снова зазвенел связкой. Мы вышли на лестницу. Поворот ключа — и мы в приемной Сикста V, называемой также Большим Сикстинским залом, просторной и золотистой в лучах утреннего солнца. В глазах запестрело от красок, фигур и ликов. На потолке и стенах не было и миллиметра незаписанной поверхности. Синева сводов казалась кричащей в обрамлении терракоты.
— Вам знаком этот зал, не правда ли?
Я кивнул. Я мог бы по памяти описать каждую сцену, каждую деталь росписи. Я проходил здесь сотни раз, направляясь в читальный зал.
Мы пересекли пустынное помещение, минуя стоявшие между пилястрами гигантские синие с золотом фарфоровые вазы, распятия, широкие чаши из полированного камня. Сквозь большие окна слева виднелся двор Бельведер.
В конце зала Резерфорд открыл еще одну дверь.
— Мы можем спуститься.
Все его предосторожности указывали на то, что встреча должна была сохраняться в тайне. Ниже этажом перед нами открылось новое пространство, заполненное картотечными шкафами с маленькими выдвижными ящичками с этикетками. Резерфорд обогнул один из шкафов. Потом остановился перед закрытой дверью и одернул пиджак. Когда он поднял руку, чтобы постучать, я задал ему последний вопрос:
— Вам известно, почему его преосвященство так быстро согласился меня принять?
— Вам самому это известно, не так ли?
— У меня есть некоторые соображения, но вам он что-нибудь сказал?
Улыбаясь, префект постучал в дверь. Взглядом он показал на досье у меня в руках:
— У вас есть нечто, что его интересует.
66
Кардинал Казимир ван Дитерлинг стоял у окна в просторном кабинете, заставленном копировальной техникой и растениями в горшках. Стол был завален папками, карточками, книгами. Без сомнения, это был стол префекта Резерфорда. Место, выбранное для встречи, подтверждало мое предположение: она проходила в тайне.
На кардинале было повседневное одеяние высшего сановника Ватикана: черная сутана с окантованной красным накидкой и красными пуговицами, малиновый кушак и шелковая шапочка на голове, тоже красная. Даже в этой будничной одежде служитель церкви не смотрелся буднично, как архиепископ Катании. Сразу видно — церковная аристократия.
Через несколько секунд кардинал соблаговолил повернуться ко мне. Это был гигант — такого же роста, как я. Возраст его определить было невозможно — где-то между пятьюдесятью и семьюдесятью годами. Удлиненное властное лицо, багровое от морского ветра. Он был похож на ирландца — тяжелый подбородок, светлые глаза под опущенными веками, плечи столь широкие, что ему бы бочки поднимать на улицах Корка.