Привет, Афиноген
Шрифт:
Фролкин исчез, бесшумно растворился в дверях. Кисунов желчно заметил:
— Кажется, начинают разоблачать ваших дружков, Гена?
Он не совсем, естественно, понял смысл сообщения, но догадался, что ничего хорошего Афиногену не довелось услышать. Он ошибся.
Новость не была для Афиногена ни хорошей, ни плохой, да, пожалуй, и новостью не была. Весь вчерашний день он собирался позвонить Кремневу и сказать, что помнит о предложении и решения еще не принял. Какое решение мог он принять, если с той минуты, когда вышел из кабинета Кремнева и грохнулся в коридоре, ему ни разу не удалось сосредоточиться. Мысли его реяли легкокрылыми стрекозами, перелетая с предмета на предмет,
Капитолина Васильевна прикатила в комнату тележку с завтраками для «неходячих» больных. Афиногену опять дали тарелку каши, сваренной из совершенно непонятного сырья — то ли пшена, то ли овса, — и стакан слабенького чая с кусочком подсушенного хлеба.
— Рыбки бы постненькой, — взмолился он. — Хочется покушать. Шашлычок бы на косточке.
— Хорошо, если появился аппетит, — отметила медсестра, заботливо поправляя одеяло. — На обед принесу паровую котлетку.
— У него аппетит и не пропадал, — с досадой сказал Вагран Осипович.
— А вы почему не идете в столовую, Кисунов?
— Спину ломит.
— Сюда я вам не привезу. Нет распоряжения врача.
— Aral Вам обязательно нужна бумага. Вы разве не видите, в каком я нахожусь состоянии.
— Сами виноваты. Зачем безобразничали с утра. Пожилой человек…
— Отдайте ему мою кашу, — сказал Афиноген, — а я пойду в столовую.
Кисунов обиделся чуть ли не до слез. Он вылез из постели, накинул халат и отправился завтракать.
— Удивительный человек. — Капитолина Васильевна приглашала Афиногена разделить ее необычайное удивление. — Несчастная его жена, которая с ним живет. Все ему не так, не по нему. Уродился же такой.
— Он больной, — возразил Афиноген, — поэтому и капризничает.
— Какой он больной! Давно здоровый. А выписать нельзя, пока сам не попросится. Все боятся его жалоб. Жалобами замучает. Потом три месяца придется его жалобы разбирать.
Она удалилась, горестно вздыхая и продолжая удивляться разнообразию человеческих характеров.
Афиноген проглотил несколько ложек каши, залпом отпил полстакана несладкого желтого чая, похожего на крапивный отвар, и быстро составил посуду на тумбочку. Развернул сверток, принесенный Фролкиным, и присвистнул. Брюки Семен притащил те, которые он приготовил нести в химчистку. Они валялись на виду, на стуле, и, конечно, Семен схватил именно их, решив, что для больницы лучше и не надо. Рубашка, правда, приличная, но тоже помятая — пол ей, что ли, Семен успел подмести? — и без двух пуговиц внизу. Это ничего, заправить в брюки, и ладно. Афиноген начал, сидя в постели, натягивать штаны и тут только заметил, что Фролкин не захватил ремень. Вдобавок, пуговицы брюк не застегивались, мешала пухлая повязка.
Афиноген завернул рубашку в газету, укрылся одеялом и стал ждать. В десять должен быть врачебный обход, смываться до десяти не имело смысла.
Вернулись Грища Воскобойник и Кисунов.
— Опять гречку давали, — сообщил Григорий, — надоело. Зато салатик ничего был, помидорчики, лучок. Я три тарелки навернул. Мне Дуська с кухни дала, хорошая девка. Может, мне приударить за ней. Как считаешь, Вагран Осипович?
Тот развернул «Известия» и начал читать колонку объявлений. Воскобойник, как всегда растроганный
— Нет, что ни говори, тут жить можно. Питание, телевизор, опять же уход. А зарплата идет. Вроде как мы за границей в командировке. Там, я слышал, зарплату прямо на книжку переводят. Там год отбарабанил, приезжаешь — пожалуйте ваши тыщи получите в сохранности. Ты не был за границей, Гена?
— Нет, не был.
— И я не был. Жаль.
— А я был, — неожиданно скрипнул Кисунов.
— Где это ты, интересно, был? В Тамбове, что ли?
— В Германии был. Два года. В пятьдесят восьмом и в шестидесятом. — Кисунов не надеялся, что ему тут же поверят, оттого голос его приобрел страдальческую интонацию, которой так мастерски владеет артист Смоктуновский в роли Гамлета.
— Так расскажи, чего ты там производил у немцев. — Воскобойник подмигнул Афиногену, приглашая его принять участие в разоблачении заграничного специалиста. — Или секрет? Скажешь?
— Секрета нет, хотя, может, и был. Только для секрета срок давности истек… Вам, Гриша, рассказывать что–либо без толку. Вы же мне не верите… Я не удивляюсь, что вот он не верит, — кивок в сторону Афино- гена. — Но откуда у вас, Гриша, у рабочего человека, этот нигилизм.
— Чего? — переспросил Гриша Воскобойник.
— Нигилизм, то есть некоторым образом отрицание всяческих идеалов?
— Ну ты, Вагран Осипович, говори да не заговаривайся. Никаких идеалов я не отрицаю. Если ты имеешь в виду, как давеча утром мы с Геной со смеху чуть не погибли, так я прямо скажу: для меня все эти твои упражнения на голове никакой не идеал и идеалом быть не могут. Кому хошь в глаза скажу.
Гриша насупился. Его сильно задело слово «нигилизм», по невольной ассоциации оно напомнило ему унизительные попреки образованной жены, которая любила ни с того ни с сего уколоть его непонятным словом, намекая иной раз и при посторонних, что он, Гриша, высотник–электрик высшего разряда, уважаемый вСМУ человек, для нее всего–навсего чурбан неграмотный. Он не отрицал умственного превосходства своей супруги, гордился ее умением ловко излагать самые затейливые мысли, слушая ее всегда с таким же уважением, как слушал диктора телевидения, но прямых выпадов в свой адрес не выносил, долго их переживал, страдал и мог ответить беспощадной грубостью, хотя, что касается грубости, то жена при случае и тут давала ему фору — она умела ругаться похлеще его друзей–элект- риков.
Воспоминание о любимой супруге погрузило Гришу в уныние. Он загоревал, подумав о том, что за время болезни она навестила его всего три раза и до сих пор не принесла ему вяленого леща, который ржавел дома в холодильнике без пользы, а тут Гриша уже несколько раз обещал угостить им Кисунова. Кстати, Ваграна Осиповича навещали почти каждый вечер — родственники, дети, супруга, и его тумбочка была до краев завалена домашними гостинцами.
— Что же вы, соколы, приумолкли? — попытался Афиноген вернуть бодрость в палату. — Пошто кручина, молодцы?
— Умных очень много, — из вежливости отозвался Воскобойник. — И каждый желает тебе свой ум в рыло ткнуть, как фигу.
— Если вы обо мне, Гриша, то я не хотел вас обидеть, отнюдь… Вы же сами не поверили, что я бывал в Германии. Вот возьмите их город и наш. У них чистота, порядок, улицы подметены, газоны ухожены, домики стоят как умытые, все ровно, симметрично. Потом — тишина. Там после девяти вечера все будто вымирает. Сидят по домам либо в пивных. Возьмет он, «емец, себе пару кружечек пива, сосиски… и вежливо, деликатно весь вечер беседует с другими немцами.