Привет, Афиноген

Афанасьев Анатолий Владимирович

— Нет, — сказал Вадик Черноусое, — ваша очередь. — И скучающе отвернулся, скользнул острым взглядом по лицам взволнованных детей.

Афиноген, превозмогая поскрипывание в боку, опустился, полуприсел. Он ударил точно, не целясь особенно, по краешку нижней «двушки». Все три монетки перевернулись с «решки» на «орла».

— Продолжим? — деловито спросил Афиноген.

— Да! — не смалодушничал азартный третьеклассник. Минут за пять Афиноген отыграл у него все деньги общим достоинством в семнадцать копеек.

— Добродетель всегда торжествует, — непонятно

объяснил он Вадику свой успех. — Но что я вижу, тебя огорчил проигрыш? Ты готов распустить нюни?

Вадик Черноусое побледнел:

— Вам так кажется, дядя.

— Отлично! Что значит деньги для бледнолицего брата? Обычные железки. Хочешь, мы заключим с тобой договор на тропе войны?

— Еще чего!

— Я предлагаю тебе почетные условия. Смотри. Ты получаешь обратно весь свой капитал, а взамен даешь мне честное слово благородного человека.

— Ну?!

— Ты обещаешь никогда не заставлять играть на деньги маленьких детей.

— А сам могу играть? — перестраховался Вадик Черноусое.

— Играй пока, — великодушно согласился Афиноген. — Твоей судьбой мы займемся отдельно. Мы еще вернем обществу полноценного пионера. Я нахожу в тебе задатки благородного воина.

Вадик Черноусое, надо сказать, готов был продол* жать разговор до бесконечности. Вся эта мелюзга слышала, как великий взрослый игрок назвал его благородным воином. А он и есть — воин. Три дня назад он не побоялся вступить в заведомо безнадежное сражение с хулиганом Шевяком из соседнего дома и, находясь уже в состоянии близком к скоропостижной капитуляции, ухитрился прокусить Шевяку ухо. Более того, он до смерти напугал Шевяка, наврав, что его укус смертелен, потому что родители сделали ему особые прививки от бешенства.

— Я согласен! — сказал Вадик твердо. — Согласен не играть с ними на деньги… Плевать мне на них. Я их и трогать не буду.

— Подай мне, пожалуйста, мои тапочки! Я тебе верю на слово, хотя следовало бы по хорошему обычаю скрепить договор кровью.

Денежки опять перекочевали к пуговицам и подшипнику, только две копейки Афиноген со словами благодарности вернул девочке Кате.

Он поднял глаза и увидел стоящую на балконе Наташу Гарову.

— Я зайду сейчас, — крикнул он. — Ты пока переодевайся!

Наташа изобразила книксен, засмеялась, издали сверкнули ее зубы… и исчезла с балкона.

До второго этажа Афиноген поднимался долго, но все же поднялся, всунул ноги в тапочки и позвонил. Он увидел Наташины глаза, бледную краску ее щек, услышал ее воркующе строгий голосок и освободился ото всего: дороги, глупых своих мыслей, больницы, операции, — жизнь начиналась от этого порога, за этой дверью. Надолго ли?

— Натали, — сказал он. — У меня времени в обрез, а ты, я вижу, какая–то непричесанная и в халате. Родители дома?

— В школе.

— Ладно. Официальная часть переносится. Я полежу у тебя тут на диванчике, пока ты переоденешься. Подремлю. — Говоря это, он уже укладывался на диван, подбивал себе под голову подушку, осторожно вытягивал ноги, наконец обосновался и блаженно закрыл глаза. Он почувствовал, как тело его,

источая принесенный жар, зудит и вибрирует каждой клеткой, страшной силы колокола начинают разрывать и растягивать ушные перепонки. Несколько секунд он спал, отброшенный во мглу веков.

— Очень мило, — Наташин голос вынес его обратно. — Где–то пропьянствовал, прогулял четыре дня… явился не запылился и уснул. Я должна быть, видимо, счастлива. Вернулся добрый рыцарь мой. Не пропал без вести.

— Мы на четверг договаривались, на сегодня.

— Договаривались? Сам с собой ты договаривался… Геночка, ты не болен?

Афиногену в его раскаленном состоянии казалось странным, почему она не собирается, почему уселась посреди комнаты и отнимает у него последние силы своим уютным голосом, ему казалось сейчас, что они оба давно все обговорили и решили: больше между ними ничего не стоит. Болен ли он? Да, разумеется, болен, потому и лежит на диване и не бросается в ее объятия, не целует прекрасное лицо, не припадает к круглым, прохладным коленям.

— Да, я болен, — сказал Афиноген. — Меня из больницы еле отпустили. На два часа. В загс и обратно — бегом. Не вернусь вовремя — расстрел.

Наташа Гарова не стала изображать тревоги, которой не испытывала.

— Эти ужасные тапочки, значит, из больницы? А что с тобой случилось? Грипп?

Афиноген заранее обдумал ответ на этот вопрос. Только на этот. Других вопросов он не ждал.

— На обследование положили, Ната… Подозревают — печень не в порядке… Побоишься стать женой инвалида?

— Это серьезно? Печень?

Наташа примостилась на краешке дивана у него в ногах.

— Иди ближе.

Она вздохнула и покорно пересела ближе.

— Геночка, это серьезно?

Он погладил ее пальчики, провел ладонью по худеньким теплым плечам.

— Наклонись, Ната!

Она слушалась его, безропотная. Афиноген стал целовать ее щеки, нос, лоб легкими поцелуями, и с поцелуями от ее лица струилась к нему живительная ровная прохлада.

— Где больно, где? Покажи?

Он догнал ее ищущую руку и стиснул.

— Одевайся, Наташа. У нас мало времени. Принеси мне воды…

Воды! Вот чего он хотел. Единственно воды. Никаких свадеб, никаких хлопот — глоток воды, и можно будет снова уснуть. Еще бы на мгновение уснуть! Желтая обивка дивана раздражала зрение. На стенах, на шкафу, в зеркале серванта отражалось коварное солнце, которое бушевало за окном. Неужели придется опять идти на улицу? Невероятно. Это никому не по плечу. Какую глупость он затеял. Далеко в палате дремлют в ожидании обеда Гриша Воскобойник и Ки- сунов. Он мог быть там, с ними. Кисунов рассказал бы про Германию. Интересно. Как интересно! В водах Рейна плавают толстые карпы, похожие на федулин- ских милиционеров… Наташа, дочитала ты книгу про путешествия? Хорошо бродить по горам, сидеть у костра и угощать снежного человека сигаретой «Столичные». Скучно жить без снежных людей? Неужели их пет на свете? А летающих тарелок? Ничего такого нет? Но позвольте, что же тогда останется. Эта комната с желтым диваном?..