Привет, любимая
Шрифт:
– Продули... Три - ноль, - отозвался Мишка.
– Что?
– Ну, ты спросила, как наши тогда с Березовкой сыграли? Я тебе отвечаю: продули.
Это что же? Вслух думать начинаю? Во креза...
– Как ты догадался, о каком матче идет речь?
– Да вот думал, думал и ненароком вспомнил
Так я тебе и призналась! Еще чего?! Совсем тогда на шею сядешь и поедешь.
– Тогда я не была твоей женой. И представить не могла, что когда-нибудь ею буду.
Мишка повернулся на бок, положил руку под голову и нахально улыбнулся:
– Это ты. А я знал. Очень даже хорошо все знал. Когда тебя спящей увидел, такой ты показалась беззащитной... маленькой, глупенькой... Ой, ой, не дерись... Полежи спокойно. Дай, закончу свою тронную речь.
– Чего это тебя понесло?
– Поговорить захотелось, - хохотнул Рыжий.
– Слушай дальше. Посмотрел я на эту соню и понял: быть нам вместе.
– Я ведь на Олега тогда засматривалась?
– Подумаешь, Олег... Величина какая!
– Мишка мурлыкал, как сытый кот, - Я просто знал, что это - судьба. Мое и все тут.
– Ну, да, конечно! "Мое - сказал Евгений грозно..."
– Пушкин тут не при чем. И не хвастайся своими скудными познаниями в литературе. Ты цветы брала? А клубнику? А вишню?
– Про вишню - вранье. Я вишню теперь не могу. Сроду ее не ела.
– Может, и не ела, а взять - взяла. Я-то помню. Это ты все забыла. Помнишь, ты меня в овраге за плечо укусила?
– он машинально погладил широкой ладонью это место.
– Заметь, не по морде дала, укусила. И не обиделась. Ты меня уже тогда любила, Алечка. Только не понимала этого и сопротивлялась. А моей задачей стало твое сопротивление сломить. Пусть даже грубой силой.
Ну? Я так и предполагала. Сопротивление его подстегивает. Ему препятствия нужны, как спортивному скакуну.
– Это ты сейчас нарочно все придумал, - надулась я.
– И вовсе не сейчас, - он притянул меня к себе и чмокнул в висок.
– Да я уже тогда все понял, сформулировал и доступными словами сам себе объяснил. Вот ты Рыжиком меня тогда назвала...
–
– удивилась я.
– Рыжиком назвала, - повторил Рыжий, - А помнишь, как боялась мне венок надевать? Ведь боялась?! Боялась, а как на меня смотрела? Я готов был тут же тебя на траву и повалить.
– Что ж не повалил?
– Спугнуть побоялся...
– Не строй из себя Дон Жуана!
– Ну, не Дон Жуан, конечно... Но мужиком я уже был и осознавал это...
– Кобелем ты был, вот кем.
– А ты - сопливой пацанкой, маленькой...
– То-то ты меня так в лесу целовал... Как маленькую!
– Да я сам обалдел! У меня до тебя баб двести было.
– Скромненько.
– Хорошо, не двести. Но двадцать - это точно. И постоянные, и так - на один раз. Но так меня никто не целовал. Аж в пот кинуло.
– Я тебя целовала?!
– А кто?
– Я тебя только попросила. Целовал ты. Я и целоваться не умела.
– Ничего себе, не умела!
– Не умела!
– А теперь научилась?
– Теперь научилась.
Ну-ка, покажи!
* * *
Более сумасшедшего времени, чем следующие две недели, у меня в жизни не приключалось. Спать приходилось урывками. Рыжий был вездесущ. Он залатал крышу и поправил покосившийся забор. Вырезал всю крапиву на задворках, вычистил нужник, скосил траву. И все это - почти не бывая дома. Тетка нарадоваться на него не могла. Я, в отличие от нее, ужасалась. Три раза в день готовить еду, греть воду и мыть посуду. Убираться, стирать, гладить, ходить в магазин. И это надо было делать в промежутках между экскурсиями по друзьям, знакомым и ближайшим окрестностям. Мы таскались по всей округе. Причем пешком. Только раз, в конце июля, поехали на мотоцикле очень далеко - за орехами. Но, естественно, орехов не привезли. Они были незрелыми. Мы пробегали целый день по лесу, доводя до заикания кукушек, швыряясь друг в друга шишками и целуясь при случае. Не то, что я, даже Мишка спал с лица. Только количество бесенят в глазах его неуклонно росло.