Привет, любимая

Квашнина Елена Дмитриевна

Он изменился. Перестал притворяться полудурком. Если раньше он держался с друзьями на равных, то теперь парни молча признавали его лидерство. Кажется, ему это нравилось. Но специально Рыжий ничего не делал для этого. Все получилось само собой. К тому же, он единственный был женат...

Олег... Ну, Олег был - само благородство. Никто ни ухом, ни рылом не знал, какие бури бушуют в его душе. Кроме меня и ... Рыжего. Мишке доставляло удовольствие дразнить Олега. Например, обнять меня за плечи

у него на глазах или по-хозяйски положить мне на бедро руку. Олежка, чуть заметно морщась, отводил глаза. Его коробила Мишкина простота. А простоты-то и не было. Имело место желание уязвить. Я жалела Олега. Чувствовала себя неловко и не избегала с ним встреч. Иногда мы встречались у колодца, куда оба ходили за водой. Рыжий воду таскал только по утрам. Днем его ищи-свищи, со сворой легавых. Однажды он увидел, как мы с полными ведрами мирно беседовали, никуда не торопясь. Для меня постоять у колодца стало равнозначно отдыху. Как ни странно, Мишка отнесся к моему преступлению спокойно, ничего не сказал. Лишь перестал дергать на прогулки. Пожалел, показалось мне. Светка тоже проявляла сочувствие. Иногда помогала. Но это сочувствие было поперек горла. Она всегда маячила рядом. Всегда веселая, спокойная. Всегда рада мне. ...И Рыжему. Мишке было приятно Светкино общество. И не накокетничался он еще. Я это хорошо понимала, но, тем не менее, схлестывалась с ним из-за Светки каждый день. Он раздражался. Отговаривался тем, что не мешает мне общаться, например, с Олегом. Мы ссорились, и я расстраивалась до слез.

– Миш, ну, что мы с тобой ссоримся каждый день?

– Не переживай. Пока миримся - все в порядке, - отшучивался он.

Мирились мы с ним по ночам. Засыпали перед рассветом. Крепко обнявшись. Увы, утром все начиналось сначала.

– Нормально с тобой общаться невозможно!
– к обеду заводился Рыжий, - Ты совсем не слушаешь!

– Ерунда. Очень даже слушаю. Просто устала.

– Вот Светка никогда не устает меня слушать, - цеплялся он.

– Ну, и катись к своей Светке. Ей не приходится так вкалывать. Ты же ешь, как целое стадо слонов. И кормить тебя надо не один, а три раза в день. И шмотки чистые подавай каждое утро. И чтоб в доме порядок... Я - не Будда. У меня не шесть рук, всего - две.

– Хочешь, я вообще перестану есть?
– вдохновенно говорил он с плотоядным блеском в глазах, - Буду питаться одной любовью!

– С ума сошел?
– по-настоящему пугалась я, - У плиты хоть иногда вздремнуть можно. А в постели разве поспишь?

Было чего пугаться. Как только за нами закрывалась дверь нашей комнаты, Рыжий превращался в настоящего сексуального террориста. Только ушла куда-то из его ласк нежность. И трепетность...

– Загнал

он тебя совсем, - вздыхала тетя Нина.

Так, что я искренне обрадовалась, когда у Мишки появилась новая забава. Рыжий в армии пристрастился к волейболу. И теперь всех вокруг приобщал к любимой игре. Парни рядом с футбольным полем расчистили площадку в лесу. Врыли в землю украденные со стройки железные трубы. И скинулись на сетку. Каждый вечер деревня пустела. Молодежь отправлялась на площадку - играть. Все, кроме меня. Я в это самое время становилась к плите. Готовить вечернюю трапезу.

Рыжий появлялся ближе к ночи, когда совсем уже темнело, и громко требовал:

– Алька! Есть хочу! Тащи ужин!

А перед сном он выгуливал меня за околицей, как собачку. Считал падающие звезды и сочинял дурацкие истории. Порой усталость так одолевала меня, что я, как лошадь, спала на ходу. Мне все чаще хотелось побыть одной, немного отдохнуть. И я не возражала, что он по вечерам пропадал на площадке.

Так бы все и шло своим чередом. Но однажды соседка, Люська Кривая, сливая грязную воду из таза, крикнула мне через забор:

– Аль! Мужик-то твой где?

Я как раз собирала падалицу под яблонями. На носу был яблочный Спас. А мы с теткой всегда к Спасу варили варенье из падалицы.

– В волейбол играет...

Люська была старше меня лет на пятнадцать, имела троих детей, и раньше ко мне никогда не обращалась. Поэтому я не отреагировала. Все внимание сосредотачивала на фартуке, из которого периодически норовили выскочить яблоки.

– А ты чего дома сидишь?
– снова крикнула Люська.

Вот неймется-то человеку. В бабы уже записали меня, что ли?

– Да дел много!

– Все дела не переделаешь, а мужика потерять можешь...

– Это как?
– я выпрямилась и нечаянно отпустила края фартука. Падалица посыпалась на землю с глухим стуком.

– Запросто! Подружка уведет, - Люська поставила тазик на землю, подошла к забору и навалилась на него могучей грудью, - Все уже говорят...

– Давно говорят?
– сердце у меня захолонуло. Просто так говорить не будут. Уж это-то я знала.

– И... хватилась, милая... Почитай, недели три...

Я повернулась и пошла к дому, на ходу снимая фартук.

– Ты что брешешь, Люська?! Глаза твои бесстыжие!
– возмутилась тетя Нина, которая, оказывается, стояла на крылечке и все слышала.