Привидения. Столпы общества. Строитель Сольнес

Ибсен Генрик

Фру Алвинг (поспешно). Пастор Мандерс!

Пастор Мандерс (успокаивающим тоном). Предоставьте мне!..

Энгстран. Регины? Господи Иисусе! Как вы меня напугали! (Смотрит на фру Алвинг.) Не стряслось же с нею беды?

Пастор Мандерс. Надеемся. Но я спрашиваю: кем вам приходится Регина? Вас считают ее отцом… Ну?

Энгстран (неуверенно).

Да… гм… господину пастору известно, как у нас вышло дело с покойницей Иоханной?

Пастор Мандерс. Никаких уверток больше, все начистоту! Ваша покойная жена призналась фру Алвинг во всем, прежде чем отошла от места.

Энгстран. Ах, чтоб… Все-таки, значит?..

Пастор Мандерс. Да, вы разоблачены, Энгстран.

Энгстран. А она-то клялась и проклинала себя на чем свет стоит…

Пастор Мандерс. Проклинала?

Энгстран. Нет, она только клялась, но всею душой.

Пастор Мандерс. И вы в течение стольких лет скрывали от меня правду? Скрывали от меня, когда я так безусловно верил вам во всем!

Энгстран. Да, видно, уж так вышло – делать нечего.

Пастор Мандерс. Заслужил я это от вас, Энгстран? Не готов ли я был всегда поддержать вас и словом и делом, насколько мог? Отвечайте. Да?

Энгстран. Да, пожалуй, плохо бы пришлось мне и не раз, и не два, не будь пастора Мандерса.

Пастор Мандерс. И вы так мне отплатили? Заставить меня занести неподобающую запись в церковную книгу! Скрывать от меня в течение стольких лет истинную правду! Ваш поступок непростителен, Энгстран, и отныне между нами все кончено.

Энгстран (со вздохом). Да, пожалуй, так оно и выходит.

Пастор Мандерс. А вы разве могли бы что-нибудь сказать в свое оправдание?

Энгстран. Да чего ж ей было ходить да благовестить об этом – срамить себя еще пуще? Представьте-ка себе, господин пастор, стрясись с вами такое, как с покойницей Иоханной…

Пастор Мандерс. Со мной?

Энгстран. Господи Иисусе! Да не аккурат такое! Я хотел сказать: стрясись с пастором что-нибудь такое неладное, за что люди глаза колют, как говорится. Не приходится нашему брату мужчине больно строго судить бедную женщину.

Пастор Мандерс. Я и не сужу ее. Я вас упрекаю.

Энгстран. А дозволено будет задать господину пастору один вопросец?

Пастор Мандерс. Спрашивайте.

Энгстран. Подобает ли человеку поднять павшего?

Пастор Мандерс. Само собой.

Энгстран. И подобает ли человеку держать свое чистосердечное слово?

Пастор Мандерс. Разумеется, но…

Энгстран. Вот как стряслась с ней беда из-за этого англичанина, а может, американца или русского, как их там знать? – так она и перебралась в

город. Бедняжка спервоначалу-то отвертывалась было от меня и раз и два; ей все, вишь, красоту подавай, а у меня изъян в ноге. Господин пастор знает, как я раз отважился зайти в танцевальное заведение, где бражничали да, как говорится, услаждали плоть свою матросы, и хотел обратить их на путь истинный…

Фру Алвинг (у окна). Гм…

Пастор Мандерс. Знаю, Энгстран. Эти грубияны спустили вас с лестницы. Вы уже рассказывали мне об этом. Ваше увечье делает вам честь.

Энгстран. Я-то не величаюсь этим, господин пастор. Я только хотел сказать, что она пришла ко мне и призналась во всем с горючими слезами и скрежетом зубовным. И должен сказать, господин пастор, страсть мне жалко ее стало.

Пастор Мандерс. Так ли это, Энгстран? Ну, дальше?

Энгстран. Ну, я и говорю ей: американец твой гуляет по белу свету. А ты, Иоханна, говорю, пала и потеряла себя. Но Якоб Энгстран, говорю, твердо стоит на ногах. Я то есть, так сказать, вроде как притчею с ней говорил, господин пастор.

Пастор Мандерс. Я понимаю. Продолжайте, продолжайте.

Энгстран. Ну вот, я и поднял ее и сочетался с ней законным браком, чтобы люди и не знали, как она там путалась с иностранцами.

Пастор Мандерс. В этом отношении вы прекрасно поступили. Я не могу только одобрить, что вы согласились взять деньги…

Энгстран. Деньги? Я? Ни гроша.

Пастор Мандерс (вопросительно глядя на фру Алвинг). Однако…

Энгстран. Ах да, погодите, вспомнил. У Иоханны, правда, водились какие-то деньжонки. Да о них я и знать не хотел. Я говорил, что это мамон, плата за грех – это дрянное золото… или бумажки – что там было?.. Мы бы их швырнули в лицо американцу, говорю, да он так и сгиб, пропал за морем, господин пастор.

Пастор Мандерс. Так ли, добрый мой Энгстран?

Энгстран. Да как же! Мы с Иоханной и порешили воспитать на эти деньги ребенка. И так и сделали. И я в каждом, то есть, гроше могу оправдаться.

Пастор Мандерс. Но это значительно меняет дело.

Энгстран. Вот как оно все было, господин пастор. И, смею сказать, я был настоящим отцом Регине, сколько сил хватало… Я ведь человек слабый.

Пастор Мандерс. Ну-ну, дорогой Энгстран…

Энгстран. Но, смею сказать, воспитал ребенка и жил с покойницей в любви и согласии, учил ее и держал в повиновении, как указано в Писании. И никогда мне на ум не вспадало пойти к пастору да похвастаться, что вот, мол, и я раз в жизни сделал доброе дело. Нет, Якоб Энгстран сделает да помалкивает. Оно – что говорить! – не так-то часто, пожалуй, это с ним и бывает. И как придешь к пастору, так впору о грехах своих поговорить. Ибо скажу еще раз, что уже говорил: совесть-то не без греха.