Привкус хрома
Шрифт:
— Подождите, обрабатываю информацию… Понимаю ваше недовольство сложившейся ситуацией и приношу свои глубочайшие извинения. Однако для того, чтобы помочь вам, мне нужно уточнить информацию по вашему запросу. Вы выбрали протеиновый батончик с миндалем в шоколадной глазури фирмы «Изз» на основании подсознательного убеждения о том, что протеиновые батончики классифицируются в пространстве маркетинга как спортивное питание, а соответственно имеют большую питательную ценность и подходят для утоления голода лучше, чем иные представленные позиции?
— Какая, нахуй, тебе разница? Я бы выбрал этот ебаный батончик среди миллиарда представленных позиций просто потому, что я хочу съесть именно его. Я люблю миндаль,
— Подождите, обрабатываю информацию… Мне искренне жаль, что у вас сложился подобный негативный опыт взаимодействия с вендинговым автоматом номер три ноль восемь один один два семь слэш четыре девять. Но для скорейшего решения вашей проблемы мне необходимо уточнить информацию по вашему запросу. Вы утверждаете, что выбрали бы протеиновый батончик с миндалем в шоколадной глазури фирмы «Изз» среди миллиарда представленных позиций, потому что хотите именно его. Это согласуется с тезисом детерминизма о том, что в каждый момент времени у мира есть только одно возможное будущее обусловленное предшествующими событиями и законами природы.
— Ты ебанутая? Эй? — Лейн агрессивно похлопал автомат сбоку. — Какой детерминизм? Где мой сраный батончик? Для тебя есть целых два возможных исхода, ебаная ты машина: ты либо вернешь мне бабки, либо выдашь батончик. Слышишь меня, срань искусственная?
— Подождите, обрабатываю информацию… Сожалею, что вы столкнулись со сложностями в процессе эксплуатации вендингового автомата номер три ноль восемь один один два семь слэш четыре девять. По вашему обращению подготовлен ответ: свобода воли условна и определяется только пулом действий ограниченным предопределённым мотивом, на который агент не в состоянии повлиять.
Лейн изо всей силы ударил левым кулаком по автомату, разбив стекло. Все пациенты в очереди к травматологу затихли и обернулись к нему. Он достал свой батончик и, подняв вверх окровавленную руку, с нервной ухмылкой сказал:
— Что ж!.. Похоже я прохожу вне очереди!..
004 СУТРА БОЛИ
Акутагава вернулся домой в пять часов утра. Он бесшумно прошёл на кухню, включил кофеварку и достал аптечку из подвесного шкафа. Рассвело еще час назад, и теперь рыжий солнечный свет пробивался косыми лучами сквозь жалюзи, исполосовывая кухню на яркие, разорванные куски пространства. Акутагава сел за стол и открыл аптечку. Надрезал первую рану скальпелем и достал пинцетом застрявшую дробь. Кровь стекла по его ноге на белый кафель. Та же кухня, тот же солнечный свет, та же алая кровь — тёплая и липкая; но во всем этом присутствовал въевшийся отпечаток пустоты. Закипела кофеварка, но он не стал наливать себе кофе. Вместо него Акутагава достал банку пшеничного пива из холодильника оставляя за собой кровавые следы на полу. Он хорошо знал эту пустоту — она всегда проявлялась от соприкосновения со смертью, делая окружающий мир чужеродным, обрывая с ним связи; с ней все ощущалось немым, выцветшим, безжизненным. Даже физическая боль была иной, будто бы существуя отдельно от тела. Вот он делал очередной надрез и залезал пинцетом в рану, и острая боль вспыхивала с жаром где-то под столом, а не внутри самой ноги. Акутагава залпом выпил треть банки пива. Кевин сейчас лежит в морозильной камере, и его глупая ухмылка на посиневших губах покрывается тонкой коростой инея. Вчера он еще был, сегодня его уже нет. Жизнь, такая и комплексная и сложная, обрывается так же легко, как рвутся обычные нити. Акутагава обработал раны, зашил их и перебинтовался. Допил пиво и прошёл в спальню. Алиса умиротворенно сопела в постели. Он поцеловал ее и лёг рядом, отчужденно вглядываясь в белый потолок. Когда-нибудь небо обрушится и на него самого. Но будет
Ему снился пляж Камакура, куда он в детстве ездил на велосипеде купаться. Была пасмурная погода, и изморось пощипывала прохладными прикосновениями кожу. Возле воды, спинной к нему, стоял его отец, но Акутагава чувствовал, что это лишь фигура, пустая оболочка, и не хотел к нему подходить. Отец наклонился и вытащил из воды глиняную чашку с разбитой ручкой. Приливы волн обмывали его оголенные белые ступни. Отец зачерпнул воду из моря и обернулся к нему.
— Ты помнишь? — спросил он, выливая воду в рассыпчатый пляжный песок. На его плоском, гладком лице была только узкая полоска рта.
Акутагава проснулся в три часа дня. Сон, долгий и вязкий, оставил после себя ощущения тревоги и усталости. Он потянулся за стаканом воды на прикроватной тумбочке и сделал несколько глотков, задумчиво любуясь искрящимися переливами света на поверхности воды. Ему вспомнился отрывок из «Сутра сердца», который любил повторял его отец: пустота есть форма, и форма есть пустота; нет пустоты помимо формы, и нет формы помимо пустоты. Акутагава, сколько бы он ни пытался в детстве размышлять над этими словами, не мог уловить их смысл, а отец наотрез отказывался ему что-либо объяснять.
— Это сутра сердца, и ее важно прочувствовать своим сердцем, — говорил ему отец, хмурясь. — Я мог бы тебе разжевать ее, но это бы тебе ничего не дало. То, что ты чувствуешь, и то, что ты понимаешь, существует в разных плоскостях восприятия. Иногда одно важнее другого. Здесь важно именно чувство, внутренняя интуиция — то, что даст тебе ответ без слов.
— Ты тоже самое говоришь про хлопок одной ладонью. Но это все не имеет смысла. Какие-то абсурдные загадки, которые произносят монахи с умудренным видом, чтобы навести на себя спеси.
— Это учение, а не загадки. Когда-нибудь ты это познаешь.
Но Акутагава не хотел ждать озарения и во время очередного посещения буддистского храма выпытал у одного из монахов объяснение «Сутры сердца». Ответ оказался куда проще, чем он себе надумывал в бесплодных размышлениях.
— Что есть для тебя тяван? — спросил монах.
— Пиала для чайной церемонии, — тут же ответил Акутагава, готовясь к какому-то смысловому подвоху.
— Верно. Для всех людей тяван — это пиала. Сосуд для жидкости. Такова его форма в нашем восприятии, когда мы используем этот предмет по назначению. Но сам тяван не является для себя тяваном, это просто кусок глины со смесями, которому мы придали форму и обожгли в печи. Он пуст от самого себя или чего-либо, присущего себе. Поэтому его истинная форма — это пустота. И сама пустота — это его форма. Понимаешь ли ты это, молодой человек?
— Так просто? — удивился Акутагава. — Это ведь логика.
— Просто понять определение, но не прочувствовать. Теперь тебе его надо применить по отношению к своему Я.
— Вот как, — задумался Акутагава, но решил отложить целостное осознание на потом, когда он окажется наедине с собой. — Спасибо, учитель. В таком случае может быть ответите еще на один вопрос?
— Спрашивай, любознательный ум, — с участием ответил монах.
— Что означает хлопок одной ладонью?
Монах достал из-за пазухи палку и ударил его по голове — сильно, но без страсти.
— Вот, что это такое.
— Спасибо учитель, — поклонился Акутагава, сдержав боль.
Удар не навел его на просветление, но зато он сумел глубже понять «Сутру сердца». А теперь, по прошествии стольких лет, и прочувствовать. Жизнь и все то, что люди под ней поднимали, было формой, но сама жизнь была пуста от самой себя. Кевин ничего не обретал и не терял. Акутагава встал с постели, оделся и сходил умыться. На кухне за обеденным столом сидел Акира с тарелкой хлопьев и портативной приставкой.