Привкус хрома
Шрифт:
— Сегодняшним утром триста пятьдесят восемь сотрудников корорпации «Цукуеми», включая исполнительного директора Хироси Хамакаси, совершили массовое самоубийство посредством переноса сознания в матрицу «Мисоги». Нам неизвестны точные причины данного решения, но зато мы можем с уверенностью утверждать, что с этого момента корпорация «Цукуеми» официально прекратила своё существование, открывая для нас неограниченные возможности экспансии не только на территории Токио, но и за пределами Японии...
Алиса положила руку на колено Акутагавы. Он повернулся к ней. За приоткрытыми окнами расплывались сгибавшиеся ветви деревьев, оставляя за собой
— У нас будет мальчик, — сказала она, просияв в улыбке.
В кабинет зашёл врач с одноразовой маской на лице. Мать Акутагавы подскочила с кресла и сжала руки на сердце. Окна исчезли за закрытыми жалюзи.
— Мы провели несколько сложных нейрохирургических операций и извлеки поврежденный нейроинтерфейс из головы вашего сына, — сказал врач. — Сейчас он находится в искусственной коме. К сожалению, оплавленные контакты нейроинтерфейса вызвали необратимые структурные повреждения мозга, поэтому шансов на выздоровление, боюсь, нет никаких. В лучшем случае, если его состояние будет стабильным после вывода из комы, он останется в вегетативном состоянии без возможности существовать самостоятельно. Мне очень жаль.
— Нет, нет... — она задыхалась, потерянно оглядываясь вокруг в поисках несуществующей опоры. Ее голос взревел внутри головы Акутагавы:
«НЕТ»
«НЕТ»
«НЕТ»
«НЕТ»
«НЕТ»
«НЕТ»
«АКИРА!..»
«ПЕРЕЗАГРУЗКА НЕЙРОИНТЕРФЕЙСА...»
Акутагава задергался в судорогах. Вон открыл капсулу и вытащил из его затылка спинномозговой кабель. Акутагава свесился из капсулы, мир перед глазами кружился в искрящемся вихре, съезжая то вверх, то набок. Его вырвало в охлаждающую жидкость.
«КАЛИБОРКА ОПТИЧЕСКИХ ИМПЛАНТОВ ЗАВЕРШЕНА»
Он выкашлял остатки рвоты.
«ПОКАЗАТЕЛИ ЖИЗНЕОБЕСПЕЧЕНИЯ: СТАБИЛЬНЫ»
«ПОКАЗАТЕЛИ ОТЗЫВЧИВОСТИ: В НОРМЕ»
«ИНДЕКС ПРЕДЕЛЬНОЙ ЭФФЕКТИВНОСТИ: 96%»
Вон помог ему выбраться из капсулы, кто-то пододвинул офисное кресло и принёс пластиковый стакан холодной воды. Акутагава упал в кресло и залпом выпил всю воду.
— Это еще ничего, — усмехнулся Вон. — У Дадзая вообще сердце остановилось ближе к завершению, едва успели его реанимировать без последствий. Из-за этого с нейрокартой возникли проблемы. Но ты держался молодцом.
— Все получилось?.. — спросил Акутагава. Он ощущал себя изможденным.
— Да. Вышел отличный образец.
— У меня есть просьба, док... Можете мне дать что-нибудь для бодрости, что угодно... Иначе, боюсь, я отключусь прямо посреди ритуала...
— Конечно. Палмер! — крикнул Вон, подзывая девушку в белом халате. — Принеси мет, — затем повернулся к Акутагаве. — Эйфоретики нужны? Противотревожные? Можем накачать тебя так, что харакири станет веселым приключением на тот свет.
— Нет, спасибо. Я бы пожелал сохранить ясность ума насколько это только возможно.
— Болевой порог хотя бы отключишь?..
— Нет.
— Точно. Ты же Сэцуши. Было бы странно, если бы ты ответил иначе, —Вон взял из рук Палмер пакет с каким-то порошком и протянул Акутагаве. — Это чистый метамфетамин. Можешь втереть в десну, можешь занюхнуть, как угодно. Только не переборщи — буквально с половину ноготка, лучше даже меньше, иначе могут быть неприятные побочки вплоть до потери сознания.
— А каких-то лекарственных препаратов у вас нет? — неуверенно спросил Акутагава, разглядывая измельчённый до пыли порошок в прозрачном пакете.
— Дозировка и частота применения
— Ладно, спасибо. Я могу идти?
— Да. Удачной переправы через Сандзу, — напоследок пожелал Вон.
Акутагава переоделся и вышел в коридор. Двое охранников, приставленных к дверям в лабораторию «С-1», низко поклонились и сообщили, что Ясубицу ожидает его в своём кабинете для дальнейших действий. До начала проведения ритуала оставалось меньше часа: всего пятьдесят семь минут отделяли его от смерти, неумолимо сокращаясь с каждым вздохом. Но Акутагава уже ощущал себя полностью отчуждённым от жизни. Он зашёл в уборную, закрылся в кабинке и достал пакет с амефетамином. Отсыпал порошок на туалетный бачок и разровнял магнитной картой пропуска себе дорожку: в точности, как делал это Кевин. В голове путались мысли, будто бы он так до конца и не проснулся после тяжелого сна. Он склонился над бачком, зажал правую ноздрю и втянул дорожку. Его передернуло; горький порошок стёк по горлу, вызывая рвотные спазмы. Акутагава закашлял и вытер проступившие слезы на глазах. Сначала он не ощущал ничего, кроме омерзительного привкуса во рту, но вскоре вся его нервная система словно натянулась в одну крепкую струну, вызывая приятное напряжение, как бы слегка давившее изнутри в порывающейся наружу энергии. Прояснилась голова — вплоть до полного опустошения. Акутагава сделал еще одну дорожку и занюхнул второй ноздрей: если уж умирать, то с пугающим остервенением в глазах.
Пока он ехал в лифте на семьдесят пятый этаж к уже имеющимся эффектам прибавилась туповатая, беспочвенная эйфория. Ему не нравилось это ощущение, потому что оно никак не согласовывалось с его ментальным состоянием, было чужеродным и искусственным, чем-то напоминающим истерию. Затем из носа потекла вязкая, мутная жидкость. Акутагава достал бинты из медпакета и высморкался в них. Предвкушение ритуала щекотало нервы. Хотелось уже побыстрее перейти к делу.
Очередной поклон охраны, встревоженное лицо секретарши, белоснежное хлопковое кимоно, лежащее на стеклянном кофейном столе в раскрытой картонной коробке —Акутагава захлопнул за собой дверь в кабинет и громко втянул воздух хлюпающим носом.
— Как себя чувствуешь? — спросил Ясубицу, вставая из-за стола. Он больше не хромал, но его лицо все еще было наполовину перевязано бинтами.
— Я готов, — ответил Акутагава и налил себе из хрустального графина стакан воды.
— Хорошо. У тебя есть какие-нибудь пожелания?
— Если есть возможность, я бы хотел написать дзисей перед смертью. Ручка и бумага. Или, в идеале, перо.
— У меня есть перо, — Ясубицу достал ручку с пером из рабочего стола и вытащил из принтера лист чистой бумаги. — Дань традициям? Я от кого-то слышал, что ты вроде бы занимался писательством в свободное от работы время.
— Да. Я думал, что писательство помогало мне осмыслить жизнь и людей вокруг. Но... Теперь я понимаю, что здесь нечего осмыслять. Жизнь пуста от самой себя. Мы тоже. И все, что здесь есть — это одна пустота.
— Звучит печально. Но мне даже сложно представить, что именно ты сейчас…
— Ничего, — перебил его Акутагава, усмехаясь. — Я ничего не чувствую. Нет страдания, нет причины, нет прекращения и нет пути ума.
— Сутра сердца?
— Именно так, — кивнул Акутагава с отрешенным взглядом. — Если что и есть у меня сейчас на сердце, так это она.