Приют Грез. Гэм. Станция на горизонте
Шрифт:
– Нет, но ведь он делает тебе комплименты. Ты только вслушайся как следует. Молодая дама с косичками и пышной челкой – это же прелесть что такое!
– Так-то оно так… Но… – Паула в задумчивости сунула палец в рот. – Фрид, ты это хотел сказать?
– Конечно.
– Ну, тогда давай помиримся. Дядя Фриц, у меня будет новое платье. Мама сказала, что ты поможешь нам выбрать материю. Согласен?
– Безусловно. Тебе нравится васильковый цвет?
– Васильковое у меня уже есть.
– Тогда – белый шелк…
– О, белое…
– Ну, тогда тончайший батик на черном шелковом
– О да, о да…
– Vanitas vanitatum [7] , – вздохнул Фрид. – Чем была бы женщина без платьев…
– А мы и так бываем без платьев – на пляже…
– Опять туда собираетесь, дети мои?
– Да, дядя Фриц, уже совсем тепло.
– Вот и прекрасно! Солнце делает чистыми и тело, и душу.
7
Суета сует (лат.).
– До свиданья, дядя Фриц.
– Побудьте со мной еще немного, детки.
– Нет, тебе же нужно работать. До свиданья… До свиданья…
И Паула, пританцовывая, выскочила за дверь.
– Наш местный смерч! – промолвил Фриц. – Нынче Общество красивых национальных традиций устраивает вечер старинных хороводов. Сходите туда.
– Хорошо! До свидания, Фриц.
Фрид широким шагом пустился вдогонку Пауле. В комнате воцарилась тишина.
Солнце светило в маленькое окошко в крыше и рисовало на полу золотистые крендели. Фриц набил табаком трубку. Потом поставил на стол металлическую пепельницу тонкой чеканки, похожую на греческую чашу, раскурил трубку и стал глядеть сквозь голубые кольца дыма. В тот прощальный вечер они с Лу пили пурпурное вино из этой мерцающей чаши, потому что у него не было бокалов, – да они в них и не нуждались, когда Лу по дороге в церковь на церемонию обручения еще раз забежала к нему, обняла его и зарыдала: «Я не могу… Не могу, любимый…»
Тут и у Фрица из глаз полились слезы, и он выдавил: «Оставайся… Оставайся со мной…» Тем не менее они расстались – пришлось расстаться.
В тот вечер, переполненные чувствами от этой прощальной встречи, они подняли золотистую чашу с искрящимся вином к звездам и прокричали им о своей любви и своей боли.
Фриц отложил трубку в сторону и пошел в мастерскую. Вытащив подрамник с холстом, он начал писать. Час проходил за часом – Фриц ничего не слышал, так погружен был в свою работу. Наконец сгустившиеся сумерки вынудили его отложить кисть. Он провел ладонью по лбу и оглядел сделанное. Потом с довольным видом отодвинул мольберт, насвистывая, взял трость и шляпу и вышел на вечернюю улицу.
Каштаны мирно покачивали кронами.
Спустя час Фриц вернулся. Он зажег лампу и принялся просматривать номера журнала «Красота».
За окном на землю медленно опускалась ночь.
Несколько чудесных фотографий обнаженного тела чрезвычайно пришлись ему по вкусу.
Вдруг в дверь постучали.
Он решил, что это кто-нибудь из его юных друзей.
– Прошу.
На пороге выросла высокая элегантная
– Добрый вечер, господин Шрамм.
Фриц вскочил.
– Сударыня, как я рад…
– Я вам не помешаю?
– Только в том случае, если сразу же захотите уйти.
– Значит, не мешаю. Вы мне столько рассказывали о своем Приюте Грез, что меня разобрало любопытство…
Она сбросила шелковый плащ на руки Фрица и огляделась. А Фриц залюбовался ею. Тонкий шелк мягкими складками ниспадал с ее высокой фигуры. Беломраморная шея гордо вздымалась из глубокого выреза платья, легко поддерживая красивую голову с копной темных волос. На шее поблескивала нитка матового жемчуга.
– Вы ничуть не преувеличили, господин Шрамм, эта комната и впрямь приют грез. Тут так уютно и покойно. Я не выношу бальных залов, залитых светом множества свечей. Так что здесь мне вдвойне приятно.
Фриц пододвинул гостье кресло, и она небрежно опустилась в него.
– Нынче вечером я угощу вас чаем с английскими бисквитами. Только не возражайте! А потом – никаких конфет, зато – представьте себе! – вишни, уже сейчас, в мае. Один друг прислал мне сегодня утром посылку из Италии. Затем выкурим по сигарете. Согласны?
Она кивнула и с удовольствием следила за его приготовлениями.
– У вас здесь все дышит покоем, господин Шрамм. Нынче это большая редкость. Все гонятся за счастьем и золотом, что отнюдь не одно и то же. И тем не менее в конечном счете зачастую – одно и то же. Вы нашли свое счастье, господин Шрамм?
– Я не знаю, что такое счастье, особенно если иметь в виду расхожее обывательское понятие: истинное счастье – в довольстве. Это, конечно, верно – но только в среднем. Для нас, людей с чувствительной нервной системой, с особым душевным складом, я бы сказал так: истинное счастье – это мир в душе! Это почти то же самое, и все же совсем другое. Довольство может быть просто так, само собой, без борьбы, без особых усилий. И даже большей частью так оно и есть. Мир в душе обретаешь только после борьбы, после жестоких боев и блужданий. Ясное понимание своего «я»…
– Оно есть у вас, господин Шрамм?
– Я сейчас скажу, сударыня, хотя мир в моей душе отнюдь не золотой. Скорее смутно-фиолетовый, меланхоличный… Но все-таки мир.
– Когда его обретаешь?
– Когда находишь путь к себе.
– Это трудно?
– Это – самое трудное!
Женщина кивнула.
– И требуется еще одно: оставаться верным самому себе.
– Но это невозможно, господин Шрамм.
– Возможно, если владеешь своей душой.
– Тогда нужно стать отшельником. А разве это достижимо, когда живешь среди людей?
– Не просто достижимо, а так оно и есть. Если у тебя своя интонация, своя песня, свой тон – ты и есть такой человек.
– Но в обществе подобных людей не найдешь. Там есть остроумные, утонченные, хорошо воспитанные, но Человека с большой буквы там нет.
– Неужели в самом деле все так плохо? Может быть, нужно приложить немного усилий? Правда, такие люди не всегда самые интересные и выдающиеся…
Женщина задумчиво взглянула на него.
– Вы совсем не такой, господин Шрамм.