Приз
Шрифт:
Она сейчас поддастся. Еще немного — и она поддастся.
— Пошли, — он попытался приподнять ее. — Все остальное мы купим в аэропорту. Ну? Ксата?
— Маврик… — она легко высвободилась, не поддалась. — Ну, Маврик… Смешной… Ну ты смешной, это несерьезно, ну… Ну — давай, я тебя поцелую. Маврик, пусти. Я уеду, обещаю тебе — уеду. В следующий раз. Еще немножко, чуть-чуть. Ну? Ну подожди. Самую малость. Ну — Мавричек?
Он молчал, вглядываясь в нее. Она нахмурилась, ее улыбка пропала.
— Ну — я уеду. Все, все. Ну, Маврик? Ну — неужели ты не видишь? Ну… ну подожди немножко.
Он снова протянул руку — и снова ощутил прикосновение ее ладони.
Потом, когда он проводил ее к окраине деревни, его снова охватила досада.
Но все-таки — он чувствовал, что это возможно… Потом, когда поднялся в воздух, в самолете. Она уедет с ним — он чувствовал это. Он думал тогда: может быть, сказать обо всем Омегву? И снова смотрел на громоздящиеся внизу, уплывающие, исчезающие под крылом облака. Омегву… Нет, думал Кронго, дело не в Омегву. Дело в ощущении возможности. Была бы лишь вот эта надежда. Вот это ощущение возможности — и все сбудется.
Только теперь он понимает, как обмануло его тогда это ощущение возможности, ощущение близости счастья. Тогда он не понимал, не мог понимать, что именно существует в Ксате, что именно живет в ней — тайком от него. Вернее — он догадывался, но думал, что все это, эта ее п о л и т и к а, эта ее связь с н и м и, с Фронтом, и то, что она ничего не говорит ему, что она скрывает от него эту связь, — все это невинно. Но это было не невинно, как он думал, это было далеко не невинно. Ведь дело было даже не в том, что Ксата была близка к Фронту, что она помогала отрядам Фронта. Дело было в том, что тогда, в то время, когда никто еще ничего не знал, она должна была поступать только так — и не иначе. Она, Ксата, должна была сделать это, она должна была с в я з а т ь с я с п о л и т и к о й — именно потому, что никто еще ничего не знал. И неважно, что он сам, он, Кронго, думал, что все уже предопределено. Что он, думая о п о л и т и к е, в душе улыбался, забавлялся, думая, что это детская игра, что все наступит само собой, — то, что теперь называется отделением от метрополии, независимостью, свободой. Ведь Ксата этого не думала. Для нее это действительно было с в о б о д о й. Сво-бо-дой. И она ничего не знала, все для нее тогда было неясно. Именно — неясно. А это значило — в том, что она делала, был риск. Он сам не знает — каким был этот риск. Но она знала, что он, Кронго, далек и от этого риска, и от всего, что называлось — политикой, политической борьбой. Она, Ксата, знала это. Знала, видела, понимала все — несмотря на то что ей было только восемнадцать. Только восемнадцать… Она знала о риске — и не хотела связывать его с ним. Не хотела. Проклятье. Как все разрывается сейчас внутри. Разрывается, мучит. Бесконечно — как только он думает об этом. Ксата не хотела связывать его с риском — без его желания. Она не хотела этого делать — помимо его воли…
Утром, в день розыгрыша Кубка «Бордо — Лион», перед тем как выехать из дому, Кронго позвонил Жильберу. Он решил э т о сделать — и решил твердо.
— Жиль, привет, это я. Не рано? Хорошо… Да, я сегодня еду в главном заезде. Подожди меня… где обычно, на углу. Есть разговор.
Когда Жильбер сел в его машину, они проехали несколько кварталов молча. Наконец, выбрав пустую стоянку, Кронго остановил свой «пежо». Город только что проснулся, людей на тротуарах было немного.
— Жиль… У тебя есть деньги?
— Ну… — Жильбер пожал плечами. — В общем — есть. А что?
— Сыграй сегодня на меня. Крупно.
— На тебя?
— Не на меня — на третий номер в «Бордо — Лион». Только понимаешь — крупно? Поставь все, что у тебя есть. Все, что есть
Жильбер пересчитал пачки. Улыбнулся.
— Слушай, Кро… Я, конечно, все сделаю. Поставлю, как ты говоришь. Но — ты что, так надеешься на Престижа?
— Престиж не поедет. Вместо него поедет Гугенотка.
— О-о… — Жильбер свистнул. Он все понял. — И что — об этом кто-нибудь знает?
— Те, кто знаком с членами жюри или оргкомитета, — знают. Но… все остальные… ты сам понимаешь.
— Слушай, но это же… Это же… Если ты придешь…
— Я приду.
— Да я… Я остров себе смогу купить. Если ты придешь. На эти деньги.
— Вот и купишь. На сумку… — Кронго протянул Жильберу пустую сумку. — Сложи деньги. И… — он помедлил. — Поставь… Найди какое-нибудь захудалое агентство. Где с информацией туго. Ну — ты сообразишь.
— Но все-таки, — Жильбер приоткрыл дверцу. — Исмаилит — все-таки лошадь. Все может быть.
— Вот поэтому и поставь.
Кронго щелкнул языком — и Гугенотка, осторожно переступая ногами, стала подравниваться с общим строем. В конюшне Генерала сильнее Исмаилита только Корвет. Но перезаявить в последнюю минуту Корвета Генерал уже не может. Не та лошадь. Да и — Корвет наверняка еще сырой… Поэтому перезаявка Гугенотки — удар… Хорошо рассчитанный. Прямой вызов всему клану. Все, что за последние несколько часов мог бы сделать Генерал, узнав о перезаявке, — это накачать своих шестерок. Больше ничего. Ясно — всему заезду теперь даны точные инструкции…
— Участники Кубка «Бордо — Лион» — на старт… Участники заезда на Кубок «Бордо — Лион»… На старт.
Разворачиваясь на старт, Кронго увидел, как Генерал, не двинув головы, что-то бросил Руану.. Это было только движение губ — но Кронго понял, что это — предостережение. Это — напутственный окрик. Умница, мсье Линеман. Он все сделал так, как и нужно было: Гугенотка перезаявлена по самым допустимым срокам. Даже если Генерал и захотел бы сейчас кого-нибудь перезаявить — он уже не сможет это сделать. Ясно, сейчас Генерал вне себя.
— Выравнивайтесь… Выравнивайтесь… Одиннадцатый номер…
Конечно, все расписано и пойдет, как и должно пойти. В ход будет пущено все. Все средства… И прежде всего испытанное оружие — Руан и Клейн. Они сейчас идут справа от него, по четвертой и пятой дорожкам. Вот стук копыт их лошадей — Орфея и Салли. Вот шахматный камзол Руана, дальше — красный Клейна. Они сделают все, чтобы зажать его, не пустить вперед, к бровке. Но Кронго сейчас спокоен. Совершенно спокоен.
— Выравнивайтесь! Выравнивайтесь!
Трибуны стихли. Впереди, постепенно увеличивая скорость, плывут крылья стартовой машины. Ноги Гугенотки движутся ровно, легко, пружинисто… Пока еще, до того момента, когда Кронго даст посыл, движения этих ног расслаблены, свободны, Гугенотка занята сейчас только тем, чтобы не отстать от крыльев машины. Слева, не уступая ему ни сантиметра, движется качалка Генерала… Исмаилит, как обычно, не отдает на старте ни пяди пространства. Жеребец идет ходко, в его движениях уже сейчас чувствуется будущий пейс. Значит, этим Генерал подает знак трибунам — он е д е т. То есть — он решил взять Кубок. Кронго знает — сейчас, со старта, Клейн и Руан постараются пристроиться к нему с двух сторон. Зажать, чтобы он был вынужден тут же выпустить к бровке Исмаилита. Но он совершенно спокоен. Нет никакого волнения. Он спокоен, хотя уверен, что они пойдут на все — раз Генерал е д е т, раз он дал знак трибунам. Ясно, в ход пущены большие деньги. Они расписали этот заезд, потому что знают, что Гугенотка — концевая лошадь. Уверены, что он, Кронго, рассчитывает на ее финиш. Классическое построение — они думают, что он будет всю дистанцию держаться на второй позиции, чтобы потом все решить на последней прямой.