Признание в ненависти и любви(Рассказы и воспоминания)
Шрифт:
Расстегнув ворот генеральского кителя, к которому он еще не привык, Козлов тяжело, словно тревожные думы легли ему на плечи, зашагал по землянке.
Он не имел привычки торопить естественный ход событий. Не особенно спешил и сам с решениями. Верил: самое важное — предугадать, куда они клонятся, и быть готовым к неожиданностям. Но вопреки этому, а может быть, в результате этого, тревога у Василия Ивановича нарастала и нарастала.
Приоткрыв дверь в соседнюю половину, он бросил в темноту, не скрывая своего волнения:
— Юзик, ты
— А что? — хрипло отозвался Вельский. — Надумал поговорить? Заходи.
— Зажги свет и прочитай, пожалуйста, последний абзац сводки о немецких зверствах. Давай обмозгуем вместе…
Он сел в ногах на постель Вельского и, понурившись, начал слушать, водя ладонью по голой шее и ключицам. Слушал и снова представлял иное: охваченный огнем Минск, каким покидал его два года назад.
— Мне вспоминается, Юзик, прошлое, — сказал он, как только тот кончил читать. — Вспоминался и Жлобин… В двадцать первом его блокировали легионеры Довбор-Мусницкого. Но взять не смогли. И когда откатились, мы с отцом, отпросившись у командования, двинули в свое Заградье, которое побывало в руках легионеров. Боялись да почти были уверены, что не увидим никого из своих. Отец ведь возглавлял комбед. Но не отгадали. Мать с малышами перебыла напасть в лесу… Уловил?
— Улавливаю, — взволнованно ответил Вельский, чему-то радуясь. — Правильно! Время подумать и об этом.
При отступлении гитлеровцы, безусловно, постараются…
— То-то, дипломат!..
Оставаться в землянке он уже не мог. Захотелось увидеть над головой небо, ощутить свежий воздух.
Ночь как бы обняла его. Свежесть коснулась рук, груди, лица. Он осмотрелся. На синем, будто зыбком небе мерцали звезды и отчетливо обозначался ковш Большой Медведицы. Но над кронами деревьев небо было неподвижным, без звезд. Казалось, звездный купол там обрывается, и нечто подсвечивает его.
— Жгут костры на обманном, — подсказал откуда-то из темноты часовой, видимо догадываясь, что могло заинтересовать Василия Ивановича. — Правильно это придумано, товарищ генерал.
— Стараемся, — не очень внятно ответил тот и отошел от землянки. — Ничего не попишешь, обязанность… — И снова стал думать о Минске: «И вправду, что ты там, когда понадобится, сделаешь разрозненными группами? Как будешь помогать людям и спасать уцелевшее?»
Он шагал по жизни, как по азимуту, не сбиваясь с ноги. Отслужив в армии, кончил комвуз, работал парторгом ЦК в колхозах, директором машинно-тракторной станции, первым секретарем райкома. И всегда всем существом чувствовал, что значит для дела единое в своем стремлении руководство.
В памяти всплыло, как незадолго до войны выводил район из отстающих, как наступали на хутора — эту злую беду, разъединяющую и коверкающую людей.
— Хутора! — словно убеждая себя, с отвращением повторил Василий Иванович. — Хутора…
С юго-запада долетел прерывистый рокот. Набирая силу, он клином разрезал перед собой темноту — въедливый, ноющий на острие клина.
— К
«Этого еще недоставало!» — подумал Василий Иванович и почувствовал — затылок и одеревеневшую спину обдает холодом.
А рокот тем временем надвигался как бедствие и, усиливаясь, даже колебал воздух. Самолеты явно летели гуськом, друг за другом, и потому вскоре стало похоже на то, что рокот повис над головой, а потом начал падать на землю.
Там, где светлел край неба, навстречу ему вскинулись огненные вспышки и бахнуло несколько раз подряд. Затем еще и еще. И каждый раз тьма, словно ринувшись на вспышки со всех сторон, гасила их.
Когда она в последний раз смыкалась над зловещими всплесками, из землянки показался Вельский. Тяжело дыша, подбежал к Василию Ивановичу.
— Что это? — поправляя полевую сумку, сбившуюся на живот, спросил он. — В землянке казалось — бомбят лагерь. Я боялся, у тебя лампа свалится с подставки. Пойду за новостями к начштаба…
— Погоди, — попросил его Козлов, но тут же задумался о чем-то. — Тебе не бросилось в глаза, что из Минска все чаще поступают жалобы? — спросил через минуту, беря Вельского за портупею и всматриваясь в его полное лицо. — Каждый связной приходит с новыми распоряжениями. Вновь участились провалы. Твои ведь тоже об этом пишут… А?
Вельский развел руками:
— Враг хитер и коварен, Василь…
Ни глаз, ни выражения лица Вельского видно не было. Василий Иванович отпустил портупею и легонько толкнул его.
— Ладно, подначивай… Но все равно прошу, слушай… По-моему, назрела необходимость в партийном комитете и печатном органе для Минска.
— Чтобы подставить их под обух и пожертвовать лучшими товарищами? — не изменил тона Вельский.
— А ты не пошел бы разве на все, ежели б от этого зависела жизнь людей? — уже вскипел он. — Только напрямик, без обиняков прошу!
— Однако обходились же до сего времени…
— Ежели признаться, мы и так опаздываем. В таком деле заранее отмобилизованными должны быть и мы, и люди. Без общей готовности тут ничего не получится. А ее при сегодняшнем положении никогда не достигнешь.
— А как тогда с борьбой?
— При едином центре все в своих руках. Можно взрывать одно и оберегать другое… Диверсии не помешают организовывать группы по охране уцелевших объектов и заботиться о маршрутах, проводниках и местах, куда выводить минчан…
— А-а, так у тебя уже целая программа?
— А ты как думал? Люди собираются парад проводить в Минске, — неожиданно подобрел Василий Иванович и тут же снова стал серьезным: — Видишь, Юзик, новый горком к тому же может дислоцироваться в лесу. Смекаешь? Пошевели мозгами еще раз, пожалуйста, и скажи после.
— Хорошо, — согласился Вельский. — Но, кажется, и так все ясно, вообще-то я «за», — прибавил, немного отойдя, и, должно быть, поднял руки, ибо слово «ясно» прозвучало как выдох.