Признания без пяти минут подружки

Розетт Луиза

Трейси достает из комода супер–мягкие леггинсы и синюю футболку, которые мне очень нравятся, и протягивает мне.

– Держи. И не забудь про несмываемый кондиционер. Нет ничего хуже для волос, чем хлор. У Мэтта волосы все время были как солома.

– Гадость, – говорю я, стягивая через голову ее шелковый топ. Я понимаю, что он испорчен – теперь это не шелк, а скорее пенопласт. Как только я его снимаю, Трейси мчится с ним в ванную, чтобы начать особый ритуал стирки в раковине с использованием «деликатного» средства – я и понятия не имела, что такое существует – которое находится в черной бутылочке в форме корсета.

– Мне правда жаль

твою кофточку, – говорю я, медленно следуя за ней. Ненавижу ванную Трейси. Я стараюсь ею не пользоваться, потому что она наполнена зеркалами – здесь в буквальном смысле нельзя убежать от себя, если не залезешь в душ. А смотреть на себя – не самое любимое мое занятие. Этим летом я даже сняла зеркало с обратной стороны дверцы моего шкафа, потому что я постоянно проверяла свои волосы и лицо – не изменились ли они, наконец, в лучшую сторону?

Это так и не случилось.

У Трейси, наоборот, есть то, что Кэрон бы назвала «здоровым чувством самоуважения». Она постоянно смотрится в зеркало, чтобы убедиться, что ее образ хорошо смотрится со всех сторон, а прическа и макияж производят максимальный эффект. Когда я наблюдаю за ней в такие моменты, я не думаю, что моя лучшая подруга поверхностна, как думала раньше. Вместо этого у меня возникает мысль: каково это – смотреть на себя с удовольствием? Я имею в виду – не то, чтобы я ждала, что взгляну в зеркало и увижу Жизель. Но должно же быть что-то между «Я так прекрасна» и «Я так ужасна». Правда?

Что–то должно быть.

– Не переживай из–за кофточки, – говорит Трейси и полощет ее в воде, рисуя восьмерки, снова и снова. К сожалению, я не могу сказать, что она просто не хочет меня расстраивать. Я знаю, что для нее это абсолютно убийственно – ее блузка изуродована, а она даже ни разу ее не надела.

– Я куплю тебе новую, если эта испортится, хорошо?

– Угу. Если эта испортится, Мэтт купит мне новую. И еще купит новые брюки Конраду.

– Да, желаю удачи с этим, – говорю я.

– Мне надо пригрозить, что позвоню его матери. Я ей всегда нравилась. Могу поспорить, что она будет очень рада узнать, как он пытался для прикола утопить новичка. – Она вытаскивает блузку из раковины, нюхает ее и снова погружает ее в воду. – Шантаж может сработать. А если не сработает, я по крайней мере, расскажу его родителям, что он занимается сексом, а его способ предохранения – сказать девушке: «Это твоя забота».

Я смотрю на Трейси в зеркало.

– Я думала, ты говорила, что вы пользовались презервативами.

Трейси вздыхает. В прошлом году этот разговор повторялся снова и снова, когда Мэтт пытался убедить Трейси начать принимать таблетки, а я говорила, что она должна заставить его пользоваться презервативами.

– Мы пользовались, Рози. Но лишь потому, что они у меня были. Он думает только о себе. Оно того не стоит. Радуйся, что ты еще девственница. – Она показывает на флакон, стоящий на краю раковины, зная, что я, конечно же, о нем уже забыла. – Не забудь про несмываемый кондиционер.

Трейси закрывает за собой дверь, оставляя меня в зеркальной комнате в бюстгальтере и свободных белых бриджах, которые я у нее одолжила – я не смогу засунуть свои бедра бегуна в ее обтягивающие джинсы, даже если намажу их кулинарным жиром. Я поворачиваюсь лицом к шторке для душа и стягиваю с себя влажную одежду, стараясь даже мельком не смотреть на себя – как-то нет желания разглядывать свое голое тело, задаваясь вопросом – странно ли то, что я все еще девственница.

Я пятнадцатилетняя

ученица старшей школы, десятого класса – не должно быть странным, что у меня еще не было секса. Но почему-то, когда Трейси обращает внимание на мою девственность – а это происходило не один раз после того, как она переспала с Мэттом – мне кажется это странным.

Как только вода становится достаточно горячей, я встаю под нее как минимум на 10 минут, чувствуя, как меня наполняет тепло. Это самое теплое чувство после того, как Джейми вытащил меня из бассейна, его руки обожгли мою кожу, а его глаза практически пылали от гнева.

Он злится на меня? Это ведь он меня бросил, как я напоминаю себе все время. Так из-за чего он тогда бесится?

Кэрон говорит, что я должна прекратить ощущать во всем свою вину. А следом она спрашивает, чувствую ли я свою вину в смерти папы. Когда мы доходим до этой части, мама всегда выглядит так, будто ее сейчас вырвет.

Я закрываю воду и вытираюсь, по–прежнему стоя за шторкой. Затем я надеваю леггинсы и футболку и пробегаю мимо зеркал с максимально возможной скоростью.

Трейси сидит на полу, придирчиво пробираясь через Vogue с маркером в одной руке и стикерами Post-it в другой. Я сажусь рядом с ней и принимаюсь за работу над старым номером Elle, осторожно вырывая страницы, которые Трейси пометила загнутым уголком.

Понятия не имею, почему она выбрала именно эти страницы – на мой взгляд, все модели и наряды выглядят одинаково. Но как строго объяснила Трейси, когда я впервые помогала ей с журналами, каждый образ – это отдельное произведение искусства, которое необходимо изучать. Когда я взглянула на нее скептически, она напомнила мне о монологе Мэрил Стрип из «Дьявол носит Prada», где она опускает ниже плинтуса Энн Хэтэуэй за то, что та смеется над толпой журнальных редакторов, пытающихся описать особый оттенок синего на ремне. Я знаю эту речь, которую она имеет в виду – когда я первый раз ее услышала, я взглянула на моду, как на вид искусства, а раньше я никогда не думала о моде в таком ключе.

Пока я играю роль ассистента Трейси, я оглядываю комнату. Год назад я бы сидела на лохматом оранжевом коврике, а она расположилась бы в кресле-мешке, спрашивая, стоит ли ей спать с Мэттом. Теперь тот коврик сменился гладким черным ковром с серыми линиями, напоминающими по форме цветы, а на месте кресла-мешка стоят два светлых кресла из пластика. И мы занимаемся чем-то, имеющим смысл – по крайней мере, имеющим смысл для нее.

Честно говоря, я не совсем понимаю, чем мы занимаемся.

Стены у Трейси покрыты журнальными страницами и фотографиями из блогов, но они не просто наклеены наподобие коллажа, как в большинстве девчачьих комнат. Одну стену она целиком покрасила специальной магнитной краской и вешает на нее картинки с помощью крошечных магнитиков, каждый день меняет их местами и добавляет разноцветные стикеры. Иногда она пишет на стикерах слова или фразы, например, «Пузырьки!» или «Синее небо»; иногда – просто буквы.

Если я спрошу ее, чем она занимается, она ответит лишь, что совсем скоро я пойму.

В этом году мы не собираемся иметь секреты друг от друга, но она выглядит такой счастливой, когда я спрашиваю о ее проекте, что я решаю не напоминать ей о секретах.

– Ну что, Питер уехал в школу? – Трейси вскакивает, исчезает в ванной и возвращается с несмываемым кондиционером, который я забыла нанести на волосы.

Я киваю.

– Вернулся к... как там ее зовут? К этой богатенькой идиотке?