Признания в любви кровью написаны
Шрифт:
— Если твой бизнес будет идти в гору, нам придётся снова переезжать. Пойдут же слухи о товарах, которые исчезают таинственным образом.
— А ты не хочешь сбегать? — хохотнул он.
— За тебя беспокоюсь.
— Я уже привык жить в бегах, — он улыбнулся шире и снова накрыл её губы.
Она обхватила его плечи и долго не позволяла отстраниться. Долгий поцелуй добавлял уверенности. Стоило наконец признаться… она несколько дней сбегала от него, боясь озвучить один сущий кошмар наяву. От которого почему-то избавляться
Она оттолкнула его и резко присела, поправляя спавшую лямку майки.
— Что не так? — он вновь приблизился к ней, но трогать не стал.
— Как думаешь, Мартер{?}[с немецкого слово Marter — пытка, мука] — это хорошее имя для мальчика или для девочки? — спросила она, нахмурившись сильнее обычного.
Ксавье икнул и выпучил глаза. Его челюсть несколько секунд безвольно колыхалась, прежде чем он собрался с силами.
— Ты беременна? — спросил тихо он, присев ещё ближе.
— К нашему несчастью.
— К нашему счастью, Уэнсдей, — шепнул он ей на ухо и нежно поцеловал. — И это имя замечательное. Что-то означает?..
— Нет. Я сама придумала, — соврала мгновенно Уэнсдей.
Где-то зазвонил телефон.
— Да кто?.. — Ксавье покачал головой и взял это устройство деградации. Но через мгновение его лицо просияло. — Молчи, — наказал он.
— Чего это? — она нахмурилась.
— Вещь, ты не поверишь! Я стану отцом! — радостные вопли по ту сторону долетели и до Уэнсдей.
Ничего не говоря, она поднялась с постели и направилась на кухню за ножом.
Уважаемые в обществе граждане
— Мамуля, посмотри, что я нарисовал! — радостно кричал Мартер, демонстрируя замечательный рисунок с палачом, который отсекал голову свинье в тюремной одежде. Но то, как он к ней обратился, совсем не порадовало Уэнсдей.
— Назовёшь ещё раз «мамулей» — и можешь считать, что матери у тебя больше нет, Мартер Торп-Аддамс, — холодно отчеканила она отпрыску и встала с кресла. — Но твой рисунок — хорошая работа. Правда, твой отец в этом понимает больше, — и она подошла к зеркалу, собираясь приступить к созданию макияжа на выход.
— Папа занят, — пожаловался сын.
— Чем? — Уэнсдей обернулась к улыбающемуся Мартеру и про себя отметила, как же быстро этот ребёнок рос.
Только недавно родился буквально в полевых условиях, под присмотром только какой-то неадекватной целительницы, а уже он разгуливал в смокинге по случаю своего восьмого дня рождения. Высокий для своего возраста, несколько пухлый, с тёмно-зелёными глазами и чёрными, всегда уложенными волосами. Если Ксавье мог ходить как угодно, Уэнсдей привыкла, что так и не научила мужа делать нормальные причёски, то сына она с пелёнок приучила к уходу за собой.
— Я нашёл крысу и пустил её бегать по дому. Папа в ярости! Он так забавно ругается, рисуя котов, чтоб те поймали зверёныша, — похвастался сын.
— Крыса хоть с бешенством, я надеюсь? — Уэнсдей обернулась к зеркалу и стала
— Так это ты запустил крысу? — дверь в комнату открылась, и на пороге показался запыхавшийся и взлохмаченный Ксавье, держащий за хвост огромную чёрную крысу.
— Тебе понравилось, папа? — сын улыбнулся.
Уэнсдей же припала лицом почти вплотную к стеклу, чтоб скрыть, что тоже улыбнулась. Ей нравилось, как сын объединял в себе обворожительную улыбку Ксавье, несколько шаловливый характер и её любовь к жестокости.
— Да-а-а-а… кажется, через год-другой только я стану полностью седым, — протянул Ксавье, вздыхая.
— Но на тебе ни одного седого волоска, папа! Не ври!
— А ты хочешь видеть отца седым?
— Изменения — это ведь хорошо, да? — Мартер хохотнул.
— Вполне возможно, — отозвался муж рассеянно. — Ладно, я пойду сожгу это чудовище… — добавил он, кажется, давясь от надвигающейся рвоты от мёртвой крысы.
— Я с тобой!
— А после приведи себя в порядок. Подаёшь Мартеру дурной пример, — вмешалась Уэнсдей, когда красила ресницы.
— Терри, я подаю тебе плохой пример? — вполне серьёзно спросил Ксавье.
— Ты очень стильный, папа!
— Ещё вопросы, Уэнс? — спросил муж с насмешкой.
Она ничего не ответила, продолжив заниматься собой. Когда же отвернулась от зеркала — в комнате уже никого не было. Только она и её отражение. В роскошном чёрном платье, нарисованном мужем, с жёлтым поясом на талии и улыбкой на вишнёвых губах, посаженных на строгом и несколько уставшем лице. Чёртовы Ксавье Торп и Мартер Торп-Аддамс научили её улыбаться.
— Ты ж моя красавица! — дверь распахнулась, и на проходе показалась Энид Синклер.
Волосы собраны в высокий хвост, на веках разноцветные тени, а вместо платья — какая-то пижама, идущая градиентом от голубого до фиолетового, которая, кажется, называлась комбинезоном.
— Ты когда в дом зашла? — спросила Уэнсдей вместо приветствий.
— Да только что. Вещь замок взломал. А мы с Аяксом и Фрайдей уже и зашли, — улыбнулась подруга.
— Во-первых: где Вещь, я хочу его мучительно убить. А во-вторых… объяснишь, почему именно Фрайдей?
Энид подошла к ней и для начала обняла. Больше не колебаясь, Уэнсдей обняла её в ответ.
— Я разве не говорила?
— Мы очень редко видимся.
— Ох, ну… ты ж родилась в пятницу тринадцатого, а назвали тебя Уэнсдей. А Фрайдей, вот, родилась в среду тринадцатого. Вот я и подумала…
— Хорошее имя, — прервала её Уэнсдей, и Энид расплылась в благодарной улыбке.
— Мама, а можно с Терри посмотреть, как мистер Торп будет сжигать крысу? — в комнату заглянула миниатюрная семилетняя девочка, у которой на фоне смуглой кожи выделялись голубые глаза, соломенные волосы, заплетённые в две косички, и белое платье до колен. — О, здравствуйте, мисс Аддамс, — тихо добавила Фрайдей.