Признательные показания. Тринадцать портретов, девять пейзажей и два автопортрета
Шрифт:
А где «Завтра», там и лихие консерваторы из «Консерватора-2», и скорый на ногу Лев Данилкин из «Афиши», и ученые вьюноши из «Критической массы», и славные ребятки из «Птюча», «Хулигана», экслибрисовской «Свежей крови».
«Именно крайности, как доказала наука, создают природу, ведь и сама жизнь — патология, отклонение от мертвой Нормы», —
философствует красивый, двадцатидвухлетний Сергей Шаргунов [54] , и он ли один?
Я не готов, разумеется, на основании все более явственно обнаруживающегося родства эстетических позиций газеты «Завтра» и газеты «Ex libris» называть последнюю «желтовато-коричневатой», как это не без остроумия предлагает Олег Лекманов [55] . Я плохо, признаться, верю в то, что проект по радикализации российского
54
«Ex libris Независимой газеты», 30.01.2003.
55
«Вопросы литературы», 2003, № 3, с. 349.
И бог с ними, с сивогривыми, 40–50-60-летними менеджерами новой литературной моды; они знают, что творят.
А вот совсем молодых жалко. Им еще творить. В среде, заведомо агрессивной по отношению ко всему естественному, здоровому и нормальному. Там, где надо кричать кикиморой. И где побеждает, да и то не обязательно побеждает, только тот, кто крикнет громче и круче свернет себе язык.
И ведь
«среда эта, — как заметил Александр Агеев, — постоянно самовоспроизводится и туда со страшной силой тянет литераторов — особенно среднедаровитых. Движет ими великий соблазн творить не тексты, а историю, а поскольку на дворе у нас очередной рубеж веков, то есть традиционное время сближения “литературы и революции”, ужо начитаемся…» [56]
56
А. Агеев. Газета, глянец, интернет. М.: НЛО, 2001.
8
Да что там «ужо» — уже читаем.
И тут надо бы наконец объяснить, отчего, говоря как-никак о литературе, о писателях и мыслителях, я ссылаюсь почти исключительно на пестрый сор заметок, интервью, эссе и статеек в легконогой периодике, а не цитирую, как положено, художественные книги наших свободных радикалов.
Причина проста: таких книг нет. Или, вычтем тех авторов, которые и так уже всем известны, почти что нет.
А в тех, что есть — как, например, в романах и стихах Дмитрия Быкова — действие разворачивается в совсем иной плоскости, чем та, в какой непринужденно гарцует фельетонная (в старинном смысле слова) мысль их автора.
Либо художественная логика впрямую опровергает то, что авторами было изначально заявлено как выпад и вызов, — например, идеология скинхедства, как в ярком романе Сергея Сакина «Умри, старушка» или сладкая наркотическая дурь сегодняшней богемы, как в занимательной повести Сергея Шаргунова «Ура!».
Остальное же — романы А. Цветкова, Д. Пименова, В. Козлова, Д. Волчека, Маруси Климовой, стихи Шиша Брянского и Я. Могутина, иное многое, где идеология эстетике вполне тождественна, — не только цитировать, но и читать неинтересно.
Отчего?
Да оттого, простите, что эти авторы, как Агеевым и было сказано, средне-, а чаще так и вовсе малодаровиты.
Вот беда-то.
Впрочем, легко обходимая, почти никем не замечаемая, так как — еще раз вспомню слова заезжего галериста Таля Данана —
«в современном мире процесс маркетинга искусства стал гораздо важнее, чем сам художник, сама культура, самое искусство».
И соответственно, легко отзываясь (и покупаясь) на удачные маркетинговые ходы, успешные пиаровские акции, ловкое и эффектное изложение автором своих взглядов в заметках и интервью, требовать их подтверждения художественной практикой мало кто будет из наших ленивых и нелюбопытных соотечественников.
Да и ни к чему это. Знакомства с газетными интервью и заметками каждому из нас вполне ведь достаточно для того, чтобы сделать вывод, основанный на собственных априорных убеждениях.
Либо о том, что свободные радикалы — знак глубокой порчи, напущенной и на наше общество, и на нашу культуру.
Либо о том, что «леваки — не балласт, а противовес», необходимый «для нормального функционирования любого общества», и что «все громче раздающиеся и в России голоса “новых левых”, подражающих своим западным товарищам, означают таким образом вестернизацию не только социального, но и культурного ландшафта» [57] .
57
«Еженедельный
Что же касается автора этих строк, то…
Проявив, мне кажется, как и положено либералу, преизрядную снисходительность, лично я, как опять же положено герою оговорочки, склоняюсь к выводу, неизящно, зато точно сформулированному в медицинском учебнике:
«Хотя свободные радикалы вредны для организма, небольшое их количество эффективно борется с бактериями и вирусами. Проблема возникает тогда, когда множество образовавшихся радикалов выходит из-под контроля и начинает атаковать само тело».
Как это было — самый яркий пример миновавшего столетия — с парижскими студентами весной 1968 года.
Доживем ли и мы до этакого?
Или — бог не выдаст, свинья не съест?
«Граждане, послушайте меня…»
1
В 1988 году я выпустил книгу «Критика — это критики», надиктованную дерзкой уверенностью в том, что период, называемый застойным, явил нам таких замечательных критиков и такую замечательную критику, которые успешно выдерживают сопоставление как с вершинами отечественной прозы и поэзии своей эпохи, так и с лучшими образцами русской литературно-критической классики.
А в 1994-м напечатал в «Знамени» статью «Элегия», где меланхолически, как того и требует архаический жанр, заметил, в частности, что богатырский период в развитии отечественной литературной мысли явно завершен и что критика, забыв о своей писательской родословной, позиционируется ныне исключительно как род журналистики, занятый не столько исследованием и стимулированием литературного процесса, сколько обслуживанием и соответственно стимулированием книжного рынка.
И то и другое высказывания кажутся мне спустя годы исторически (и полемически) правомерными [58] , но несколько аффектированными.
58
Хотя тот богатырский период, кажется, принято оценивать сейчас совсем иначе. «…Критика — о, эта тогдашняя критика в диапазоне от Юрия Идашкина до Александра Рубашкина…» — саркастически вздыхает Виктор Топоров на страницах книги «Похороны Гулливера в стране лилипутов» (СПб., 2002). «Статей и рецензий в периодике этих десятилетий, — с некоторой растерянностью вспоминает Евгений Шкловский, — было хоть пруд пруди. Да и авторов, подвизавшихся на этой ниве, разного рода рецензентов, более или менее профессиональных, тоже достаточно. А вот настоящие критики, чьи работы были бы интересны и сегодня, “властители дум”, эксперты — увы, редки» («Русский журнал», 13.02.2002). И наконец, из иного поколенья, веское мнение некоего Сергея Князева: «При советской власти критики как таковой, как самостоятельного и самодостаточного рода занятий, как разновидности искусства слова, по большей части никакой не было. Критическая статья — рецензия, во всяком случае, — как правило, представляла собою либо произведение из сферы литературной журналистики, либо внутрилитературный сервис, либо просто донос. Честные квалифицированные разборы были в общем нечасты» («Русский журнал», 15.02.2003). И не хотел бы, да спрошу: да читали ли вы, добрые люди, — напомню только об ушедших — статьи Марка Щеглова и Александра Макарова, Владимира Лакшина и Владимира Турбина, Игоря Дедкова и Юрия Буртина, Натальи Ильиной и Виктора Камянова?..
В том-то, данная нам в ощущениях, и особенность перемен, происшедших в России, что все, с одной стороны, переворотилось, а с другой, ничто никуда не ушло.
В традиционном российском споре о том, частью чего — литературы ли, филологии или журналистики — является критика, никто, слава богу, пока не победил.
Сохранились, хотя, может быть, и утрачивая лидирующую роль, авторы, внутренне сориентированные на классический для России канон — в диапазоне от Белинского до Аполлона Григорьева и Писарева, — то есть самонадеянно полагающие себя не просто полноправными участниками, но творцами, лидерами и архитекторами литературного процесса и соответственно предлагающие публике не столько точные знания или разрозненные мнения о тех или иных писателях, тех или иных книгах, сколько собственные, соперничающие друг с другом версии современной словесности.