Призрачное счастье
Шрифт:
— Полюбуйтесь, Амалия Станиславовна! Оцените коварство, хитрость этой девки, оцените по достоинству! — визжала Татьяна.
— Но я не понимаю причины твоей истерики, — осадила ее Амалия.
— Юлька ведет слишком рискованную игру! — вопила несчастная Татьяна.
— Татьяна, присядь, — приказала Амалия. — Выпей воды и расскажи все по порядку. Орднунг, Татьяна, по-жондек, милая моя.
— Амалия Станиславовна. Вчера в обед Юлька при мне договаривалась с кем-то по телефону о встрече, — зачастила Татьяна.
— Совершенно
— Вот она и съездила! Только не за «слоганами», которые Сергею Анатольевичу, как мы с вами понимаем, не помогут, а непосредственно к нему домой. — Взгляд у Татьяны стал совсем дикий, она достала еще фотографии и зашептала: — Я проследила, куда она поедет. Не поленилась ради дела, ждала ее около подъезда.
— Буду рада, если ты проявишь подобное быстродействие на рабочем месте, — одобрила Амалия.
— Мне пришлось сидеть в засаде долго. Но я ничего не высидела. Утром встала ни свет ни заря и приехала на то же место. И вот, пожалуйста. Посмотрите: она выходит из дома! На фото есть дата и время! Скажите, что можно делать с Сергеем Анатольевичем всю ночь у него дома? Вы полагаете, они слагали слоганы? — захохотала Татьяна.
— М-да. Юлия может себе позволить рисковать жизнью, потому что не знает истинной цены жизни.
Амалия просмотрела фотографии, собрала их стопочкой и сунула себе в стол:
— Татьяна, пусть эти фотографии находятся у меня. Ты же понимаешь, это — бомба. Я ни при каких условиях не дам им развалить фирму.
— С каким цинизмом Юлька влезла в еще не остывшую постель — и при этом имеет наглость корчить из себя святую невинность!
— Татьяна, полагаю, эта еще не остывшая постель и тебе очень нравилась, — напомнила Амалия.
— Я никогда не претендовала ни на что большее, так, знак внимания понравившегося мужика, — защищалась Татьяна.
— А кто-то претендует? — удивилась Амалия.
— Юлька претендует. Еще как претендует, — глаза Татьяны наполнились слезами. — Она проговорилась! Она попыталась обвинить меня в том, что я сплю и вижу себя в роли госпожи Никитиной. Она говорила о себе!
— Прелюбопытная логика. Я бы сказала, чисто женская, — покачала головой Амалия и, наклонившись к селектору, приказала: — Юлия, будьте так любезны, соберите коллектив. У меня есть новость для сотрудников.
В приемной Юлька подозрительно уставилась на Татьяну.
— Здравствуй, Юленька! Хорошо выглядишь, выспалась, что ли, в кои-то веки? — пропела Татьяна.
— Спалось отлично, надеюсь, и тебе виделись сладкие сны?
— Да уж, — согласилась Татьяна.
— А синяки под глазами откуда? Не бережешь себя, Танька. Отчет, что ли, на дом брала? В рабочее время не справляешься?
— Ты
— То-то, я вижу, не бедствуешь. Наверное, сдаешь постоянно?
Незнакомый мужчина, войдя в приемную, неуверенно оглядел сцепившихся барышень.
— Доброе утро! Я пришел к госпоже Гжегоржевской.
— Простите, как вас представить?
— Врач больницы скорой помощи, Ковальчук.
— Доброе утро, доктор, правда, у меня уже, считайте, день — я тут с шести утра, — обрадовалась Амалия. — Спасибо, что откликнулись на мою просьбу. Мой разговор не отнимет у вас много времени. Я попрошу вас не забывать о врачебной тайне. Никто, прошу вас, никто не должен знать об изменениях в состоянии здоровья Доминики Никитиной. Понимаете?
— Разумеется, — не возражал доктор.
— Никто, доктор, никто, кроме меня. Сообщайте обо всех малейших изменениях, равно как и о любых визитах в палату Доминики, и только мне. Я говорила с Никитиной. Состояние ее мне не понравилось. Как она?
— Сказать прямо? Подавлена. — Врач задумался на мгновение. — И дело не только в физических травмах.
— Какие моральные травмы имеются у госпожи Никитиной?
— Врачебная этика не позволяет мне обсуждать подобные вещи. Если она сама не сказала… — запнулся врач.
Но Амалия всегда добивалась своего:
— Не хочется напоминать, но именно я принимала участие в вашей судьбе…
— Ладно. Я… понимаю. Дело в том, что Никитина… — начал рассказывать врач и запнулся.
Олег Иванович Петров навестил детский дом. Он хотел поговорить с директрисой.
— Виктория Павловна, — начал Олег Иванович. — Понимаете, у каждого человека свой предел. Один даже подумать об окружающих плохо не смеет, ему это чуждо и противно. Кто-то физически не может соврать, не может украсть. Третий соврет и украдет, но не сможет убить.
— Олег Иванович, да вы философ, — усмехнулась Виктория Павловна.
— Я, Виктория Павловна, пишу диссертацию по судебной психологии, — пояснил, словно оправдываясь, следователь.
— Первый не допустит дурной мысли, второй не соврет, третий не убьет, а есть еще четвертый…
— Четвертых, по моим подсчетам, не более десятой доли процента в развитых странах и полпроцента в развивающихся…
— Олег Иванович, моя математика ограничена арифметикой. Я пересчитываю детей на прогулках и продукты в столовой. Мне этого достаточно…
— Виктория Павловна, четвертых не пугает убийство. Они. Могут. Убивать, — рубил слова Олег Иванович. — К таким людям относится Косарева. Я досконально изучил ее досье. На ней пока нет трупов… Но… Она любит деньги. А еще любит себя и никого, кроме себя. Для нее нет ничего святого, у нее нет привязанностей, нет друзей — только временные подельники. И даже дети…