Призраки детства
Шрифт:
Анна не была красива в классическом понимании этого слова, но привлекательна и интересна: увидев её, хотелось обернуться и посмотреть ей в след: какая-то тайна проступала во всём её облике. Невысокого роста, её скорее можно было назвать «маленькой» женщиной. Тёмная блондинка – она напоминала итальянку, особенно тогда, когда ей удавалось перекинуться двумя – тремя словами по-итальянски. Её голубые глаза были не столь крупны, сколь выразительны. Она любила носить платья ниже колена и говорила, что не любит на женщине джинсы. И, действительно, в женственности ей нельзя было отказать.
…Познакомились они в музее на симпозиуме, посвящённому средневековой архитектуре. Оба оказались в одном ряду с блокнотами в руках. Эрик заметил, что Анна делает зарисовки с ловкостью профессионала, и спросил просто и без предисловий:
Вскоре, после встречи в музее, Анна позвонила Эрику и предложила пойти в концерт. Он с радостью согласился и они встретились перед входом в филармонию. Анна не могла жить без классической музыки. В этот вечер исполняли её любимого Рихарда Штрауса, и она была возбуждена в предчувствии приближающегося наслаждения. Она хорошо знала его музыку и разбиралась в ней. Сегодня исполнялись его симфонические поэмы, и Эрика поразило, с какой точностью, двумя – тремя «мазками» ей удалось описать идею и глубину того или другого произведения. Он любил музыку скорее абстрактно, не вникая особенно ни в имена композиторов, ни в программу сочинения. Анна же слушала очень внимательно, наклонив голову и слегка приоткрыв рот; а он исподтишка поглядывал на неё и умилялся её, почти детскому облику и восприятию.
После концерта пошли в кафе, где было шумно и накурено. Эрик сразу начал делиться впечатлениями о концерте, но Анне не хотелось говорить. Эрик не совсем понимал, почему; в кругу его приятелей и знакомых всё было проще: после просмотра кинофильма или театральной пьесы все спорили и обменивались мнениями. Но Анна только произнесла: «Поговорим после…»
Как-то Анна пригласила его в свою студию, которую она снимала за небольшие деньги недалеко от центра города. Войдя в неё, его поразило количество и разнообразие работ. На стенах висели уже готовые картины, поодаль – два мольберта с «продвинутыми» эскизами; на полу лежали кисточки разных размеров; то там, то сям – свёрнутые в трубочки холсты и плакаты. Особенно его удивили скульптуры, – её скульптуры, из настоящего мрамора, с изображением каких-то незнакомых персон. «Я их тоже не знаю», смешливо созналась она, «Это – моя абсолютная фантазия. А тебе что-нибудь нравится из моих работ?», спросила она. «Я с удовольствием покажу тебе то, что мне особенно удалось». Эрик медленно переступал от одного объекта к другому, и вдруг увидел, что все произведения что-то объединяет, что это «что-то» является гармонией, которую он сразу почувствовал, когда вошёл сюда. Секрет состоял в выборе света, который, в том или другом преломлении, имел схожесть, не смотря ни на форму и фабулу произведения. Свет напоминал ему цвет неба, который никогда, и действительно, никогда, не повторяется, а, между тем, ты знаешь, что это небо. Он был поражён своим открытием и только раздумывал: кто эта маленькая женщина, которая смело и легко рассуждает с холста о небесных глубинах?
Он выспрашивал её о том, что привело её к художеству, откуда у неё это специальное отношение к небу и свету. Анне были странны его вопросы; со времён учёбы в Академии, мало, кто «встревал» в интимный процесс её «деяний». Но Анна научилась отвечать терпеливо, смешивая любительское с профессиональным. Иногда Эрик освобождался пораньше и спешил в студию, чтобы застать хотя бы последние полчаса её работы. Зрелище было живописным, Анна сама была живописна: на голове тюрбан, подбирающий волосы, фартук, опоясывающий её, не очень худую, но стройную фигуру, а в обеих руках – по кисточке. Она с гордостью заявила, что может рисовать одновременно обеими руками!?
А как-то Эрик пришёл к самому началу её рабочего дня, то есть, за полдень. Анна хоть и вставала довольно рано, но никак не могла «разойтись». Он с любопытством наблюдал за тем, как она каждый раз разыскивала кисточки и краски в этом беспорядочном порядке. Потом – длительная операция смешивания красок,(холст уже, к счастью, натянут), взмах кистью, как дирижёрской палочкой, и – работа закипела. Анна сделала несколько мазков, остановилась, отошла поодаль, потом в бок, в другой, подошла
После работы она ненадолго закрывалась в душевой, и свеженькая и хорошенькая, в очередном платьице, взяв Эрика за руку, тянула вниз по лестнице на улицу, подставляя лицо ветру, и со словами: «Страшно есть хочется», тянула его в своё любимое кафе.
Эрик, успешный архитектор, уравновешенный, с хорошими манерами, нравился окружению. О нём говорили: «Симпатичный, образованный, серьёзный и не скучный», принадлежал к разряду тех, кто не бегал по вечеринкам, не заглядывался на прохожую красотку, хотя женщин и любил, скорее, ему нравилось их любить. У него были связи – одна из последних длилась пять лет. Это была женщина с маленьким сыном, обладающая холерическим характером; взбалмошная и истеричная, она часто устраивала сцены, которые Эрик отвергал всем своим существом, и только надеялся, что со временем будет лучше. Мальчика же он, не имея собственных детей, полюбил всем сердцем. Разрыв произошёл быстро и неожиданно; откуда-то появился её прежний муж, который больше не мог жить без сына; начались суды, дрязги, а главное, что обе стороны припустились на него – «он-то, вообще, чужой и никакого отношения ни к нам, ни к ребёнку не имеет!» Эрику, по складу своего характера, было чуждым невольно оказаться в мерзкой ситуации склок и скандалов, из которой он, к счастью, быстро выпутался.
Знакомство с Анной вывело его из состояния меланхолии, в котором он пребывал последнее время.
Анна, единственный в семье ребёнок, не была окружена атмосферой любви и тепла. Мама, от которой она всегда ожидала нежности и понимания, жила своей жизнью. Правда, в детстве Анна не была ничем обделена, её хорошо одевали, водили в театры и на детские праздники, отдали в школу высоко-одарённых детей, благо талантов у неё было предостаточно: она очень хорошо декламировала, замечательно пела и посещала группу танца. Она быстро почувствовала, что если не может добиться от родителей любви и ласки, то гораздо лучше по уши уйти в занятия, чем плакать. К счастью, мамина сестра, не имеющая детей, всю свою любовь перенесла на неё. Анна так радовалась, что есть хоть один в мире человек, кому она мила. Жаль только, что заболев диабетом, она уехала в другой город в большую семью их общего с мамой сводного брата, где ей был обеспечен уход.
«Отдав» девочку учиться в художественную Академию (против желания отца), маме казалось, что миссия её на этом закончена, и она порхала по жизни, не имея особых обязанностей. Домашней работой она не занималась – на то была прислуга. Мама проводила много времени вне дома: то с подругами, то в театрах и кино; наследство, полученное ей от родни, позволяло ей вести беспечный образ жизни. Она любила музыку и стихи, благо муж её был поэтом.
Папа – человек творческий, серьёзный и эгоцентричный, много писал и параллельно работал в издательстве, но только лишь для того, чтобы не бывать часто дома. Он был нетерпелив и раздражителен. Анне хотелось угодить ему: она иногда предлагала помочь разобрать почту или погулять вместе, но он всегда находил отговорку и «прятался» от неё. Анна жалела его – он заикался, особенно, когда был недоволен. А самое неприятное было то, что он заикался на вечерах своих чтений: у Анны всегда холодели руки от страха за него.
Анна рано задумалась о сложностях и противоречиях в семейных отношениях, быстро сделав для себя определённые выводы, а именно – не обращать внимания на дрязги, уйти в себя, быть послушной на людях, но делать всё по-своему, (Замуж? Ни за что!). Так случилось и с художеством; родители хоть и не могли не заметить влечения и способности дочери в этой области, но папа всячески старался помешать её призванию: «Ну, ты только подумай: что это за профессия? Художница!? Это всё равно, что «музыкантша»! Какие-то цирковые персонажи! Не серьёзно!».