Призраки Гойи
Шрифт:
— Этот человек, — спросил художник, — доведись вам столкнуться с ним на улице или где еще, что бы вы о нем подумали? Он бы вам понравился?
— Трудно сказать. Я бы остановился, чтобы с ним поговорить. Ответил бы, заговори он со мной. Постарался бы оказать ему услугу. И думаю, да, думаю, он внушил бы мне доверие. Не могу только сказать, по душе ли он бы мне пришелся.
Лоренсо немного помолчал, пристально глядя на свои нарисованные глаза, а затем сказал:
— Мне нравится его изображение. В этом я уверен. Мне нравится манера, в которой написан портрет.
—
— Зритель смотрит на него и видит только лицо, точно выскакивающее из сутаны, словно она его породила. Живая плоть посреди ткани. Мне нравится это сочетание белого и черного, эта простота. Глаза и рот — единственные украшения, деяние Творца, в то время как сутана — плод человеческого труда. Поистине изумительная работа.
— Спасибо. А теперь не хотите ли, чтобы я показал вам несколько рам?
— Очень хочу. Только без завитушек и позолоченного дерева, если можно. Что-нибудь простое и прочное.
— Очень хорошо.
Гойя принялся искать в одном из уголков мастерской куски рам, какие-то образцы. Пока он там шарил, Лоренсо довольно долго неподвижно стоял перед полотном, как перед неожиданно появившимся зеркалом. Возможно, он думал об иконоборцах, еретиках, когда-то пытавшихся уничтожить все иконы — они утверждали, что кощунственно придавать Богу низменный, человеческий облик. Но ведь Бог и сам предстал в облике человека! — возражали отцы церкви. Это он подал нам пример! Да и в любом случае нет ничего предосудительного в изображении человека, сотворенного по образу и подобию Господа!
Эти доводы были бессильны убедить разрушителей. Пришлось взяться за оружие и в очередной раз истребить заблудших овец.
Лоренсо полез в карман, вероятно, чтобы достать деньги, и произнес с улыбкой:
— Ну вот и хорошо, руки не понадобились. Не говоря о том, сколько я сэкономил.
Монах вынул из кармана черный кошелек в тот миг, когда Гойя вернулся с двумя образцами рам. Художник сказал ему:
— Нет-нет, не стоит. За картину уже заплатили.
— То есть?
— Некто дарит вам ее.
— Кто же? Вы? Вы не хотите, чтобы я платил?
— Нет-нет, не я, а кто-то другой. Я уже получил деньги. Выбирайте раму, и через четыре дня я вам ее пришлю. За раму тоже заплачено.
— Что вы хотите сказать? Кто заплатил?
— О, кто-то, кто может себе это позволить. Друг. Его имя — Томас Бильбатуа. Вы наверняка о нем слышали. Один купец.
Лоренсо на миг задумался.
— Бильбатуа? — переспросил он. Монах огляделся, очевидно, в поисках портрета девушки, на который он обратил внимание во время прошлого визита. Портрета на месте не было. Наверное, его забрали. Гойя прибавил, что торговец намерен принять участие в реставрации церкви святого Фомы, которая давно в этом крайне нуждается.
— Это церковь святого покровителя Томаса, это для него очень важно. Он попросил меня расписать стены и потолок. Сценами из жизни святого Фомы, по моему усмотрению. Я не возражал, вы же понимаете.
Лоренсо, застигнутый врасплох, размышлял. Фамилия Бильбитуа не была ему незнакома.
Монах спросил у Гойи:
— Этот купец, чего он ждет от меня взамен?
— Немного.
Гойя отошел ненадолго в соседнюю комнату и вернулся с портретом Инес. Он показал его монаху, осведомившись, узнает ли тот это лицо.
Лоренсо не забыл его. Он кивнул, по-прежнему сжимая в руке кошелек. Девушку зовут Инес Бильбатуа, уточнил Гойя. Да-да, это имя что-то говорило монаху. Несколько дней тому назад Инес получила повестку от Конгрегации в защиту вероучения, прибавил художник скороговоркой, как бы желая поскорее от этого отделаться. Она явилась по вызову в тот же день, и с тех пор ее близкие ничего о ней не слышали.
— Что она натворила? — спросил Лоренсо.
— Не знаю. Никто ничего не знает. Девушке только что исполнилось восемнадцать. Они как раз хотели бы выяснить, в чем ее обвиняют.
— У родителей нет никаких оснований для беспокойства, — заявил доминиканец. — За последние недели мы разослали большое количество повесток. Само собой разумеется, на это требуется время. Это естественно.
— Мой друг Томас хотел бы пригласить вас как-нибудь вечером. Вместе со мной. На ужин у него дома, без всяких затей. Чтобы вы поговорили с ним о дочери, разумеется. А также о работах в церкви. В любой вечер по вашему выбору. Чем раньше, тем лучше.
— Почему бы и нет?
Лоренсо оставался спокойным. То, что сказал ему Гойя, нисколько его не смущало. Он заглянул в свой черный кошелек и положил его обратно в карман, промолвив ровным голосом:
— Я не могу согласиться, чтобы этот торговец, с которым я незнаком, заплатил за мой портрет. Это недопустимо. Верните ему деньги, укажите мне сумму, и я вам ее пришлю. Сегодня я взял недостаточно денег. Но, если этот человек и впрямь желает внести свою лепту в реставрацию церкви, милости просим. Его щедрость будет оценена по достоинству. Передайте ему это. Мы сможем поужинать у него на следующей неделе.
— Не раньше?
— Нет. Раньше не могу.
Он медленно направился к выходу, прибавив:
— Не беспокойтесь из-за денег. Вы их получите.
— Вы не выбрали раму, — сказал Гойя.
— О, вы сделаете это лучше меня.
Инес держат в тесной одиночной келье. Узница, вновь одетая в синий балахон, в драных чулках на босых ногах, с шерстяной шалью, накинутой на плечи, сидит с обреченным видом на деревянной кровати, болтая ногами. Скоро месяц, как она находится в заточении. Напротив, на стене, висит распятие, всемирный символ скорби и смерти. На полу — кувшин с водой, глиняный стакан, ведро, накрытое крышкой, и немного соломы. На крошечном столике — несколько религиозных книг.