Призраки Гойи
Шрифт:
— Нам сказали, что вы написали портрет Лоренсо Касамареса.
— Так точно. Он закончен.
— Мы можем его увидеть?
— Ну конечно. Пройдите сюда.
Художник проводил гостей в другую комнату, служившую ему складом, и показал портрет Лоренсо, стоящий на полу. Портрет, вставленный в раму, ждал здесь уже несколько недель, прошедших со времени последнего визита Касамареса. Гойя остерегался посылать какое-либо извещение в монастырь, дабы не подливать масла в огонь, напоминая о деле Бильбатуа. Чтобы что-то сказать,
— Надеюсь, он понравится брату Лоренсо, — прибавил он.
— Дело не в этом, — сказал один из монахов.
— Почему?
— Его с нами больше нет.
— Как?
— Касамарес больше не принадлежит к братии, он уже не один из нас. Он обесчестил себя и пустился в бега.
— В бега?
— Да. Пять дней тому назад. И мы пришли конфисковать его портрет. Вот приказ Конгрегации в защиту вероучения.
— Да-да, конечно, — произнес Гойя, даже не взглянув на протянутую бумагу.
— Значит, мы можем это унести?
— Картину? Ну конечно.
Монахи сделали знак familiares,которые приблизились, чтобы взять портрет. Рамочный мастер, рабочие и помощники Гойи с любопытством наблюдали за этой сценой.
Один из монахов, по-видимому возглавляющий группу, взял Гойю за руку, отвел его в сторону и прошептал ему на ухо:
— Если, часом, он даст вам о себе знать, немедленно известите нас.
— Да-да, положитесь на меня.
Трое мужчин в серо-коричневом медленно прошли через мастерскую, унося портрет Лоренсо Касамареса, который они держали наперевес. Гойе хотелось расспросить о причинах и обстоятельствах этой немилости, этого внезапного бегства. Что они узнали? Каким образом?
Он догадывался, что это решение связано с признанием, вырванным под пыткой в доме Бильбатуа, в его присутствии. Пока что, по-видимому, у Конгрегации в защиту вероучения не было намерения допрашивать его, Гойю. Зачем же ему вмешиваться в то, что его уже не касается?
Поэтому художник промолчал. Нечто, очевидно, какой-то инстинкт побуждал его к осторожности, смиренно согнутой спине и молчанию. Наверное, в данный момент лучше было просто подчиниться и не задавать никаких вопросов.
Когда картину выносили за порог, взгляд Лоренсо — великолепно написанный взгляд Лоренсо — на миг упал на художника. «Ну, вот ты и уходишь», — подумал Гойя. В какие края лежит твой путь? Этого ему было не суждено узнать.
Он всё же сказал монахам, прежде чем за ними закрылась дверь:
— Кстати, мне не заплатили за картину.
Один из монахов ткнул пальцем в лицо Касамареса на полотне и ответил без улыбки:
— Мы ему об этом напомним, если только его увидим.
Январь 1793 года
Портрет королевы Марии-Луизы
Карлос IV и его жена появляются в сопровождении своей всегдашней свиты, рассеянно здороваются с Гойей и усаживаются на приготовленных для них стульях. Их сын Фердинанд не пришел. Мануэль Годой также отсутствует. Он был вынужден отбыть из Мадрида по делам.
После того как все расселись по местам, Гойя подает сигнал, и его помощники снимают завесу. Картина, покрытая лаком и вставленная в раму, предстает перед собравшимися. Все смотрят на нее.
Гойя же глядит на лица августейших особ, ожидая какой-либо реакции, но ничего на них не замечает: ни удовлетворения, ни порицания. Ни малейшего удивления, ни покачивания головой, ни гримасы. Ни даже улыбки. Можно подумать, что они рассматривают чистый холст и ничего там не видят.
Король с королевой, застыв в неподвижных позах, целую минуту хранят молчание. Сам же Гойя, стоящий рядом с полотном, не знает, что сказать и что сделать. Он не осмеливается что-либо спросить. Он просто ждет.
Королева встает первой, не проронив ни слова, и король тотчас же следует ее примеру. Они покидают гостиную, ни разу не взглянув на художника, и увлекают за собой других. Из коридора доносятся звуки их удаляющихся шагов. Дверь закрывается. Вот и всё.
Гойя остается один с двумя своими помощниками. Он в замешательстве, он даже встревожен. Художник впервые встречает подобный прием. Понравилась ли заказчикам картина? Или, напротив, он только что потерял свое место и денежное довольствие? Бывает молчание, смысл которого трудно истолковать.
Гойя спрашивает у подмастерьев, как это следует расценивать. Они не знают и пожимают плечами. Их судьба тоже под вопросом. Если Гойя лишится придворных заказов, ему придется резко сократить свой штат. Всем это известно.
Обескураженные помощники садятся на край помоста, где выставлена картина. Конный портрет королевы, гарцующей на Бравом, возвышается над ними.
— Они могли бы хоть что-то сказать, — бормочет один из подмастерьев. — Вся работа насмарку, — замечает другой.
— Как нам теперь быть? — спрашивает Гойя. — Оставить картину здесь или забрать с собой?
Помощники не знают. Они продолжают сидеть сложа руки.
— Может быть, надо будет ее подправить, — замечает один из них.
Гойя отвечает:
— Ты этим займешься. Не я.
И тут дверь открывается, входит камергер и говорит художнику, что король желает немедленно встретиться с ним в своих личных покоях.
Гойя встает, бросает взгляд на своих подмастерьев, по-видимому молча желающих ему удачи, и выходит из комнаты, следуя за камергером. Тот ведет художника по коридорам и, дойдя до маленькой дверцы, открывает ее и впускает его.