Призраки Гойи
Шрифт:
— Я жду неизбежных дисциплинарных санкций, — заявил инквизитор, — после чего вы навсегда покинете стены этого монастыря. Вам будет запрещено носить сутану доминиканца, и я советую вам взять другое имя. Отныне только вам решать, как вы распорядитесь своей жизнью. Возвращайтесь в свою келью и не выходите оттуда до прибытия официальных бумаг. Главное, я не желаю, чтобы вас видели в городе.
Лоренсо опустил голову и повиновался. Он отправился к Инес, с которой говорил, но лишь намеками. Ему разрешили всего одно свидание с узницей, всего на несколько минут. Монах сообщил ей, что он отправляется в далекое путешествие с неизвестной целью. Куда? Он еще не знал.
— Но как же я смогу жить без тебя? — вопрошала Инес. Что я буду делать здесь одна?
Монах не знал, что ей ответить.
На следующий день после этой встречи, глубокой ночью, Лоренсо удалось бежать. Позже брат-эконом утверждал, что перед побегом тот украл несколько монет из ларца Бильбатуа, но это так и не было доказано. Касамарес бесшумно собрал дрова, лежавшие в монастырском дворе, тихо соорудил из них нечто вроде лесов, перелез через стену и спрыгнул вниз. В этом месте высота стены достигала более четырех метров. При приземлении Лоренсо ушиб левую лодыжку и убежал, прихрамывая.
Поэтому-то Касамареса и объявили «беглым», о чем сообщили Гойе монахи, явившиеся забрать его портрет. Из-за этого бегства, вопиющего акта неповиновения, было решено сжечь изображение преступника.
Это произошло в одном из уголков Плаца Майор, в самом Мадриде. Ничего особенного: несколько солдат, бивших в барабаны возле небольшого возвышения, тридцать-сорок зевак. Двое доминиканцев, тех же, которые приходили к Гойе, поднялись на помост с портретом беглеца, извлеченным из рамы. Один из двух монахов развернул пергаментный свиток и зачитал довольно высокопарный текст, написанный на старокастильском языке. «Подобно тому, как образ этого человека, жалкого грешника, отступника и безбожника, сгорит и развеется вместе с дымом, — приблизительно говорилось в этом тексте, — так и воспоминание о нем должно навеки улетучиться, изгладиться из людской памяти. Отныне тот, кто произнесет его имя или вспомнит о нем, будет проклят и обречен вечно гореть в адском огне. Пусть же всевидящий Бог, от которого ничего не скрыть, преследует нечестивца и покарает его, где бы тот ныне ни находился».
— In nomine patris, et filii et spiritus sancti.
— Amen, — произнесли зрители.
Младший из монахов поднес к портрету Лоренсо факел и поджег его. Через несколько минут пламя перекинулось на полотно.
Отец Григорио не явился на это мероприятие. Он не желал придавать ему слишком большое значение своим присутствием. В сущности, обычное дело. Ничтожное происшествие. Главное, не следовало распространяться о том, почему сожгли портрет.
Зато Гойя в темном плаще и широкополой шляпе был здесь, среди собравшихся по этому случаю ротозеев. Как всегда, когда художник бывал в городе, он взял с собой тетрадь для эскизов, куда заносил наброски, сделанные на скорую руку.
В тот день Гойя не стал доставать тетрадь. Он стоял среди толпы, глядя, как одно из его творений предают огню, и думал: «Хорошо, что я, по крайней мере, не написал рук, вот так всегда».
Внезапно резкая боль пронзила его правое ухо. Он поднес к уху руку и едва не закричал. Боль довольно быстро прошла.
Барабанный бой не прекращался. Картина горела у всех на глазах, в то время как
Монахи закончили читать молитвы, после чего зеваки разошлись, говоря о чем-то постороннем. Гойя еще немного постоял, в то время как солдаты чистили помост, прежде чем убрать его. Затем он медленно побрел через площадь, приложив к уху руку.
В то же самое время, далеко от Мадрида, Лоренсо шагал по проселочной дороге, одетый как крестьянин. За спиной у него висела котомка, и он опирался на массивную палку, так как еще прихрамывал. Казалось, странник не ощущает холодного ветра. Он обвязал больную лодыжку какой-то тряпкой.
Беглый монах направлялся в сторону Пиренеев.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
10
1793 году, начавшемуся с казни в январе французского короля, суждено было стать решающим для судеб Европы. Революционная Франция, взятая в кольцо, одинокая, раздираемая внутренними противоречиями, казалась обреченной.
Публичная смерть короля одним махом покончила со священным образом монархии, отсекла ее от неба, откуда она происходила. Гильотина разрубила мир пополам: раньше и теперь. Отныне король становился таким же простым смертным, как и другие, человеком, которого представители народа могли судить и приговаривать к казни, подобно всякому злоумышленнику. Королевская голова пала, но жизнь продолжалась.
Кроме того, французское правительство, доводя до крайности революционную логику, провозглашавшую рождение нового мира, решило отменить прежний календарь, основанный на вымышленной дате рождения Христа, и положило в 1792 году начало новой эре. Дни и месяцы были переименованы, библейская неделя стала декадой, и французы, согласно декрету, начали вести отсчет от «I года Республики».
Традиционная монархия отжила свой век. Наступали другие времена.
Чтобы отразить иностранное нашествие, Конвент в тот же год выдвинул лозунг «отечество в опасности» и приступил к формированию ополчения. Новоиспеченная народная армия была образована за несколько месяцев в едином порыве, дотоле не сопутствовавшем войнам королевского строя, которые монархи вели во имя защиты собственных интересов. Армия становилась «патриотической», она отстаивала землю своих отцов и сочиняла новые песни, в которых заявляла о своей готовности отдать жизнь за родину. Она доказывала это на полях брани.
В тот же самый год Франция, не довольствуясь сопротивлением коалиции европейских королей, объявила войну Испании, с очевидным намерением освободить эту братскую страну от «тирании», жертвой которой та была с незапамятных времен. Испания, надежно защищенная Пиренеями, совершила несколько набегов на французскую территорию и завладела рядом селений, отвоевав их у противника. Всё завершилось заключением в 1795 года Базельского мира. Фактически, в самом начале французской революции Карлос IV, в высшей степени миролюбивый король, отказался прийти на помощь своему кузену Людовику XVI, как бы отмежевавшись от других европейских держав.