Призраки и пулеметы (сборник)
Шрифт:
– Как вы были неправы, друг мой! – порядком захмелев, рассуждал он часом позже, когда женщины и немногие прочие постояльцы отправились на покой, а мы остались сидеть в обеденной зале перед камином, чтобы выкурить по трубке и побеседовать. – И как я счастлив, что спасительная мысль остановиться здесь посетила мою старую голову!
Разумеется, я нисколько не обиделся и не стал его разубеждать.
– М-да, и кто бы мог подумать, что такое милое и уютное место носит столь зловещее название. Ибо, – длинная трубка судьи начертила в воздухе замысловатую фигуру, – я готов поставить свой лучший парик против прошлогоднего каштана на то, что хозяйка лукавит, а народное название постоялого двора
– Вот как? – скорее из вежливости, чем из любопытства, поинтересовался я.
– Да-с. Я, знаете ли, перекинулся парой слов с этой Марой Браниган, пока она устраивала Эстер и Джудит. Говорит, предок ее, что когда-то построил постоялый двор на этом месте, прозывался Шон Веревка, оттого-де местные и стали говорить: «Пойдем в “Веревку”».
– Что ж, – пожал плечами я, – объяснение кажется мне вполне логичным.
– Однако, – продолжал мистер Флагерти, все более распаляясь, – дальше я спросил: отчего предка почтенной вдовы так прозвали? Так она смутилась и пробормотала что-то насчет того, что был он длинный и тощий, а потом улизнула под каким-то благовидным предлогом. А ведь нас, ирландцев, хлебом не корми – дай только почесать языком про своих предков!
– И вы считаете…
– Уверен. Я ведь родился в этой стране вот уж скоро шесть десятков лет тому назад, а потому кое-что смыслю в психологии ее жителей. Тут так принято, и если постоялый двор называется «Белая гончая», «Сломанная шпора» или еще какой-нибудь «Волшебный холм», то любой вам скажет – тому есть конкретное объяснение, и хорошо еще, если единственное. Порасспросите местных жителей, и они, без сомнения, поведают вам стародавнюю историю, в которой будут фигурировать гончая, шпора и холм, да-с! А если даже такой истории изначально не было, то очень скоро она появится, да такая подробная и древняя, что по незнанию ее можно посчитать произошедшей на самом деле в библейские времена.
– Ну, в названии нашего пристанища, как мне кажется, как раз нет ровным счетом ничего легендарного! – не согласился я. – В нем просто отражена местная топография. Хотя, признаться, я склонен полагать, что эта треклятая дорога петляла куда как больше трех раз.
– Боже всемогущий, да при чем тут дорога?! – фыркнул судья. – Я говорю о народном названии, «Веревке».
– То есть вы и впрямь считаете…
– Да, считаю. Уж не знаю, была ли история связана с этим Шоном Браниганом, но вот не съесть мне больше ни одного каплуна, если в ней не фигурировала пара ярдов доброй пеньки. У меня на эти штуки чутье: все-таки висельники – хе-хе! – как раз по моей части. И я незамедлительно доказал бы вам это, будь свидетелем нашего разговора кто-нибудь из слуг или сама хозяйка. Уж теперь-то она бы не отвертелась, слово чести! Я ведь, поверьте, и не из таких, как эта крестьянка, правду вытягивал. Впрочем, узнать истину мы вполне сможем и завтра, перед тем, как двинемся дальше. А сейчас идемте спать!
Но я чувствовал, что, несмотря на нелегкий день, проведенный в душном и тесном экипаже, сытный ужин и выпитое вино, совершенно не испытываю сонливости, поэтому сообщил своему собеседнику, что, пожалуй, посижу еще немного. Добродушно посмеиваясь насчет молодости, не способной оценить главные прелести жизни, мистер Флагерти пожелал мне доброй ночи, взял со стола один из двух подсвечников и, слегка пошатываясь, отправился на второй этаж. Я же вновь набил трубку, плеснул в стакан еще вина и погрузился в раздумья.
Признаться, слова судьи не давали мне покоя. Подмеченную им особенность ирландской топонимики я неоднократно отмечал и сам, и вот теперь, оставшись в одиночестве, прикидывал так и эдак, пытаясь увязать мирный постоялый двор с петлей виселицы, да еще почему-то третьей.
– Прошу прощения, сударь, – произнес стоящий рядом со мной незнакомый мужчина, приподнимая треуголку, – но коль скоро название постоялого двора так вас интересует, я мог бы кое-что поведать на этот счет. Предупреждая ваш вопрос, я сидел вон в том углу, – он кивнул на темную часть зала, куда не доставал свет от очага и свечей, – и, должно быть, слегка задремал. Ваши голоса меня разбудили, а тема разговора показалась настолько любопытной и при этом лишенной какой бы то ни было интимности, что я счел не таким уж бестактным немного послушать. Но рано или поздно мне все равно пришлось бы покинуть свое убежище. К тому же, слыша, как вы, даже оставшись в одиночестве, бормочете что-то насчет «третьей петли», я понял: не утоли кто-нибудь ваше любопытство, и вы, чего доброго, просидите тут до утра, а если и ляжете, то всю ночь проворочаетесь без сна.
Я покраснел, поскольку незнакомец был совершенно прав, предложил ему занять место, на котором недавно сидел мистер Флагерти, и угощаться. Отказавшись от вина, нежданный собеседник с благодарностью принял у меня кисет. Пока он набивал и раскуривал свою причудливо изогнутую глиняную трубку, я имел возможность как следует его рассмотреть.
На первый взгляд, мужчине было немногим больше лет, чем мне, то есть около тридцати. Одежда и манеры выдавали в нем человека обеспеченного и с хорошим вкусом, хотя и несколько старомодного. Его густые блестящие черные волосы и бакенбарды еще не тронула седина, волевое лицо с благородным лбом, резко очерченными скулами, слегка крючковатым носом и ямкой на подбородке дышало умом, энергией и силой. Разве что глаза, как мне показалось, несколько диссонировали со всем остальным обликом: бесцветные, под набрякшими веками, они глядели на мир с какой-то странной усталостью или даже тоскливой обреченностью и наводили на мысль, что их владелец, по крайней мере, втрое старше. Впрочем, может статься, виной тому было лишь слабое освещение и весьма густой табачный дым. Незнакомец явно понимал, что я разглядываю его самым невежливым образом, но, судя по всему, не видел в этом ничего предосудительного и лишь чуть иронично улыбался уголками губ, слишком тонких для того, чтобы казаться красивыми. Осознав всю бестактность своего поведения, я вновь смутился и, дабы загладить неловкость, спросил, местный ли он.
– И да, и нет, – усмехнулся мой визави. – С одной стороны, дом мой ныне находится весьма далеко отсюда, а в последние годы я почти беспрестанно путешествую. А с другой – на свет я появился именно здесь, в графстве Килдэр, и знаю эти края куда лучше многих из тех, кто за всю жизнь не удалялся от них на расстояние двух дней пути. Шеймас Мак-Гован, эсквайр, к вашим услугам.
Я тоже назвал себя.
– Вот как? – поднял брови Мак-Гован. – Вы врач?
– Надеюсь через два года стать им, закончив лечебный факультет Сорбонны.
– Однако! Далековато же вы забрались от солнечной Франции…
– Не по своей воле, уверяю вас. Впрочем, матушка всегда учила меня держать слово, пусть даже данное необдуманно. А я обещал мистеру Уильяму Шеридану, своему декану и уроженцу здешних мест, что на каникулах навещу его дочь и передам от него письмо и небольшой сверток… даже не знаю, что в нем. Старик отчего-то не доверяет почте и ужасно боится умереть прежде, чем дочь получит его посылку. Сам же он давно вышел из того возраста, в котором показаны длительные путешествия.