Призраки Иеронима Босха
Шрифт:
Пока все эти мысли неспешно, в ровном порядке, и доставляя не меньшее наслаждение, нежели хорошо приготовленный ужин, шествовали в голове аббата, колба начала нагреваться и вдруг пошла трещинами.
Аббат вскрикнул, как от резкой боли: еще мгновение – и работа нескольких недель будет уничтожена! Вот почему он говорил Кобусу ван Гаальфе изготавливать колбы только наивысшего качества и внимательно следить за тем, чтобы стекло, вышедшее из его мастерской, не трескалось и не лопалось. В последний раз он даже приоткрыл Кобусу некоторые тайны, которые, конечно же, остались для стеклодува с его бедным разумом все той же тайной за семью печатями. Впрочем, аббат и не рассчитывал, что мастер
Можно вычесть стоимость негодной колбы из общей суммы, но какими деньгами оплатить разочарование, потерянное время, зря израсходованный материал? Некоторые вещи не могут быть измерены ничем, даже деньгами.
С громким хлопком разлетелась на части колба, и, взметнув в воздух раскаленную золу, оттуда выскочила здоровенная жаба.
Размером она была, пожалуй, с хорошо откормленного котенка. Совершенно голая, с непристойным, словно в издевку над человеком, созданным тельцем, она прижала к животу совершенно человечьи лапки и уселась на книги, лежавшие у аббата на столе. Передвинулась, чтобы удобнее было сидеть, и снова сложила передние лапки.
Аббат онемел. В первое мгновение он не мог даже пошевелиться. Потом ему пришло на ум, что, верно, происходит удержание необходимой влаги в теле, поэтому поднял голову, на полном серьезе рассчитывая увидеть под потолком привязанную к жабе птицу. Однако никакой птицы там не оказалось.
– Годелив! – закричал аббат.
Снизу доносилось громовое пение прачки: она воевала с бельем, погруженным в чан. Белье вертелось в кипящей воде, а прачка била его по всплывающим белым головам большой деревянной колотушкой.
– Годелив! – повторил аббат.
– Весна-а!.. Весна-а и птицы!.. И ласточки кружа-ат! – орала прачка. – И парни, и девицы-ы!..
– Годелив! – взревел аббат.
Пение наконец притихло.
С широким раскрасневшимся лицом Годелив показалась в дверном проеме.
– Надымили! – сказала она, взмахнув рукой. – Прибраться тут? Стирку закончу, позовите. Все сделаю.
– Там птица у тебя не летает? – спросил аббат.
– Птица? – Годелив озадаченно замолчала. Она думала довольно долго, а потом вдруг расхохоталась: – Так это только в песне поется!
Она еще раз посмотрела на аббата, присела в поклоне и ушла стирать.
Ханс ван дер Лаан перевел взгляд на жабу. Он не понял, видела Годелив это странное существо или нет. Или же для Годелив это существо вовсе не странное?
Чем дольше вглядывался Ханс ван дер Лаан в непонятную гостью, тем больше различал в ней как будто знакомого и понятного.
Вдруг ему стало неприятно, что жаба тут сидит совершенно голая. Он вырвал из книги лист и обернул его колокольчиком вокруг влажного тельца, скрепив собственным волосом. Жаба подняла голову и посмотрела прямо ему в глаза.
И тут аббат Ханс ван дер Лаан понял, что лицо у жабы – человечье. Более того, он понял, чье оно: это было лицо стеклодува Кобуса ван Гаальфе.
Братство арифметиков
Для умножения природы необходима сходная природа: например, для того, чтобы родились лягушки, нужны лягушки, а для того, чтобы родились лошади, нужны лошади. То же самое можно сказать и о металлах: чтобы родилось золото, необходимо золото. Причем это верно как в философском отношении, то есть при создании живого золота, оно же Солнце, так и в самом обыденном, иначе говоря, деньги к деньгам, а удача к удаче, и не бывает
Рассуждая таким образом, не лишним будет вспомнить слова Альберта Великого, епископа из Ратисбона, который в своей Libellus de Alchimia [2] недвусмысленно утверждает, что «философия – не для бедняков, ибо…», – пишет он, умудренный жизненным опытом, – «у каждого взявшегося за Делание должно быть достаточно денег, по меньшей мере, года на два». Ибо брак между философией и бедностью так же невозможен, как вышеуказанный брак между собакой и обезьянкой, разве что оба они будут переодеты чертями, но это противно взору любого благочестивого человека, если только он не сильно пьян.
2
«Малый алхимический свод» – трактат Альберта Великого.
Йоссе ван Уккле был философом, который жизнь положил на то, чтобы служить живым отрицанием всех возможных общепринятых истин. При этом он никогда и ничего не утверждал, но лишь всячески отрицал, и происходило это оттого, что в лежачем виде Йоссе, как никто другой, был похож на знак вычитания, представляя собой длинную тонкую линию. А поскольку он частенько спал на голой земле, то постоянно занимался этим самым вычитанием – на природе ли, посреди ли города. И окажись поблизости другой философ, особенно со склонностью к математике, он без труда составил бы книгу математических примеров на натурфилософское вычитание:
Камень минус корень дерева.Ручей минус полянка.Дверь минус канава.Прилавок минус прилавок.Скамья минус стена.Колодец минус башенка.Кабак минус угол дома.Девица минус девица.Колесная лира минус собака.Кувшин минус человекообразное существо.И так далее, и так далее, причем везде, где написано «минус», следует читать «Йоссе».
Из всего вышесказанного явствует, что Йоссе был чрезвычайно худ и то и дело засыпал в совершенно неподходящих для этого местах, поскольку для спанья в подходящих требовалось бы, как подобает уважающему себя философу, обладать запасом денег «года на два». А как раз этого добра у Йоссе никогда не водилось.
Однажды он пришел в город Бреда и там совершенно случайно встретился с аббатом ван дер Лааном. Произошло это потому, что Йоссе, пробегая мимо, забрызгал его грязью и машинально в виде извинения пробормотал стихотворение на латыни; в переводе оно означало: