Призраки солнечного юга
Шрифт:
Мы лежали, стараясь не обращать внимания на урчание в животах, а мимо носились многочисленные торговцы съестным, наперебой предлагая вечно голодным курортникам всевозможные вкусности.
– Самса, слоеная самса! – гудела тучная пожилая матрона с кавалерийскими усами.
– Пахлава медовая! Покупаем пахлаву! – верещала вертлявая девчушка лет тринадцати.
– Пиво холодный, фарель капченый… – бодро предлагал жилистый, загорелый до черноты армянин. – Налэтай-покупай!
– Лимонад. Холодный лимона-а-а-ад, – гнусил шустрый паренек с бритой головенкой.
Сонька
– Да когда же они заткнуться! – захныкала она, утирая пот со лба. – Сил нет их слушать! То форель, то самса… Я жрать хочу!
– Я тоже.
– Давай тогда купим чего-нибудь.
– Сонь, ты разве не помнишь, что мы кошельки забыли? – вяло спросила я, переворачиваясь на спину. – Денежек у нас нету.
– Надо сбегать за ними, до корпуса сто метров.
– Вот и сбегай.
– А че сразу я? – насупилась Сонька. – Беги сама.
– Я потерплю – у меня через час обед.
– А мне нельзя рисоваться…
– Возьми мою санаторно-курортную карту и иди с богом.
– Не пойду, – упрямо буркнула она.
– Ну тогда говей.
Мы полежали еще минут десять, пока жара не согнала нас с солнцепека.
– Пошли купаться, – предложила я.
– Пошли. Может, в воде есть расхочется.
Мы занырнули в теплую пенную волну. Я поплыла к бую, а Сонька начала курсировать вдоль берега. Беда с ней! Дальше, чем на два метра в глубину она не заплывает – боится. Вообще Сонька про себя говорит: «рожденный ползать – летать не может», что в переводе означает: «кому не дано плавать, тот никогда не научится». Уж сколько лет над ней билась преподавательница физкультуры в институте, когда они всей группой занимались в бассейне, сколько я пыталась ее приобщить к плаванию, все без толку – Сонька бултыхается только у берега и только по-собачьи. При этом так часто загребает руками, так беспорядочно сучит ногами, что устает через пару минут.
Когда я вернулась, она все так же утюжила прибрежную волну. Рядом с ней бултыхались две знакомые личности – Паша и Женя. Паша был в кепке и солнечных очках, от чего перестал быть похожим на Бармалея, став точной копией сицилийского мафиози мелкого разлива. Женя же на фоне приятеля казался эдаким аббатом-бенедиктинцем: физия благостная, гладкая, румяная, с наивными круглыми глазами и целомудренным маленьким ртом.
– Привет! – поприветствовала я их, подплывая ближе.
– Здравствуй, соседка, – пробасил Паша, Женя же просто улыбнулся.
– Как отдыхается? – поинтересовалась я. – Как наш балык, еще не съели?
– Осталось еще, – заверил меня Паша. – Я много привез – у меня ж аппетит, как у слона. – Он обернулся к приятелю. – А Женька плохо ест, мало.
– Я жару ужасно переношу, – пожаловался малоежка. – Меня постоянно мутит. А от солнца крапивница начинается, видите, – он немного приподняла над водой, и мы заметили, что он купается одетый, то есть в футболке. – Приходится постоянно закрываться, иначе становлюсь пятнистым, как саламандра.
– А я привык к жаре, – загудел Паша. – У нас в Астрахани такое же пекло.
– А
– Еще бы не задыхаться – когда на полутора метрах спят два взрослых человека, – проговорила я недовольно. – Сама не спит и другим не дает. Все ночь ворочается, сопит, ноги на меня забрасывает, сил нет никаких.
– А вы матрац на пол положите, – подсказал Женя, – на кровати же два, вот вы один и спустите.
Мы горячо поблагодарили соседа за совет и подивились, что сами до этого не додумались. На этой оптимистической ноте и расстались. Стоило только ребятам выйти на берег, как к нам подплыли, как два эсминца, Зорин с Блохиным. Эти, видимо, тоже страдали от крапивницы, потому что оба были в полосатых майках.
– Вы чего одетые купаетесь? – вместо приветствия выдала я. – В майках?
– Это купальные костюмы, – оскорбился Зорин и, поднявшись из волн, продемонстрировал костюм целиком. Это был полосатый тресс, в таких еще выступали цирковые силачи в начале ХХ века, не хватало только ремня с пряжкой на поясе.
– Тоже в бутике купили? – хмыкнула Сонька.
– Ага, – кивнул Лева радостно. – Продавщицы нам сказали, что эти костюмы подчеркивают достоинства фигуры.
Мы тактично промолчали, но меня, например, так и подмывало спросить, что каждый из них считает достоинством своей фигуры, так как мне не было видно ни одного.
– Хотите покататься? – спросил Зорин, подпихивая к нам своего лимонного утенка, оказывается, он плавал тут же.
– Хотим! – обрадовалась Сонька, она давно мечтала поплавать на матрасе или круге. А Юркин утенок был даже лучше, на него можно было взгромоздиться как на коня и плыть хоть к буйкам.
Зорин отдал нам своего надувного друга, взял под руку обыкновенного, и они пошли на берег сушиться. Мы же с Сонькой взгромоздились на утенка, после чего отправились в путь.
Катались мы на пернатом долго, пока не надоело. И тут мне пришла в голову гениальная мысль.
– Слушай, – я тронула Соньку за гладкое плечико, – давай тебя к глубине приучать.
– Это как? – подозрительно спросила подруга.
– Ты поплывешь в глубину…
– Фигу с маслом!
– Да послушай ты! – возмутилась я. – Ты поплывешь, когда выдохнешься, просто схватишься за утенка, ты же говоришь, что не плаваешь далеко, потому что боишься, что тебе не хватит сил на обратный путь…
– Ну и что? – Сонька недоверчиво прищурилась.
– А то, что ты будешь подстрахована, так что боятся нечего, а если нечего боятся, то глубина уже не будет так тебя нервировать.
– Ну ладно, – неохотно согласилась она. – Только ты со мной.
Я заверила ее, что не отплыву от нее ни на метр, а в доказательство взгромоздилась на утенка верхом и, помогая себе ногами, отправилась в плаванье буквально бок о бок с ней.
Проплыли мы метра три, когда Сонька начала проявлять первые признаки беспокойства, то есть вытягивать шею, плеваться, поднимать ножонками даже не фонтаны, а гейзеры брызг.