Про любовь, ментов и врагов
Шрифт:
– Аревик, на выход! Но в 21:00 чтоб была дома! Верка разогналась, повисла на отце, чмокнула его в мягкую щеку и выскочила пулей из дому. И концерт состоялся и даже удался. А впредь, завидев противнющую подругу тетки, отдавшую всего-то две бутылки, да и те с треснувшим горлышком, она деловито переходила улицу. И разбиравшаяся в физике, но ни черта не смыслившая в детях тетка знала, что официально ей ничего не предъявишь.
– Боже мой, когда же это было! Вроде бы вчера, но в другой жизни, – думала теперь вполне взрослая Верка, исследуя ящики своего рабочего стола в поисках старого блокнота. И тут раздался
Наши методы контроля за китайской рождаемостью
14 декабря 2004 г., утро
– Привет, Верон, – раздался в трубке голос Шварца, – ну как там наш будущий генералиссимус?
– Слушай, не узнать: полгода не видела своего мальчика, а уже взрослый мужчина. Я вчера как раз от Артошки письмо и фотографии получила. А может, заглянете с Марго ко мне вечером? – весело затараторила Верка.
– Сегодня вечером – вряд ли, но завтра-послезавтра встретимся обязательно. Вы же с Тиграном входите в число свидетелей по делу вашего охламона-родственника, – мягко подготовил Шварц.
– Ну не дурак? Царствие ему небесное, конечно, но у меня на него зла не хватает: явно опять во что-то вляпался. Ты представляешь, какой на том свете ансамбль ангелих будет ему на арфах играть? – как всегда, Верка болтала, зажав телефонную трубку между ухом и плечом и водя карандашом по бумаге.
– Даже сводный оркестр, – усмехнулся Шварц, в точности представляя, как Верка уже иллюстрирует свою идею на бумаге. – Я что хотел спросить, Верон: этот Лёва, его друг, ведь женат на твоей подруге Любе?
– Был! – объявила Верка, тщательно вырисовывая пальчики потусторонней арфистки.
– Развелись, что ли? – осведомился Шварц, тоже прижал телефонную трубку к плечу и взялся за пачку сигарет.
– Еще как! – выдохнула Верка, переходя к перышкам на крыльях.
– Это как – еще как? – поинтересовался Шварц, щелкнув зажигалкой: в разговорах с Веркой темп задавала она.
– Ну, они вообще недружно жили. У него отцовских чувств – ноль. А Любка – типичная наседка, требует внимания к детям. А мужчины, ты знаешь, – отцовским инстинктом не обладают, он у них производный от человеческих качеств. Хороший человек – хороший отец, а если плохой – то и отец никакой… – Верка экспромтом выдала афоризм и отставила карандаш: вторая ангелиха безосновательно начинала походить на Любу.
– Ничего себе – умозаключения! Это ты философом на своем горьком опыте стала, Верон? Ничего, все еще образуется, – посочувствовал Шварц Веркиному семейному провалу, выпустив вытянутыми губами идеальное кольцо дыма.
– Здрасте. Никакой он у меня не горький, а даже счастливый. Растворился мой муж в Шенгенском пространстве – и слава Богу. Уже ровненько пятнадцать лет, как уехал на минуточку в Польшу, а исчез в Нидерландах, да? Зато лет через двадцать прославится пара шведов или голландцев, и мы обрадуемся: ага, а папа-то у них – армянин! – продемонстрировала беззаботность Верка.
– А что, и плохие поступки чреваты вполне пристойными результатами, философ ты наш доморощенный! – рассмеялся Шварц.
– Ничего плохого в доморощенности нет. Наука свидетельствует, что доморощенные дети на всю жизнь по всем статьям опережают детсадовских, – выдала Верка очередную порцию своих фирменных умозаключений, и Шварц
– Это намек?
– Господи, какой тут может быть намек, если родители по утрам тебя в садик аккуратно отводили, а бабушка еще аккуратнее вызволяла еще до дневного сна? И вообще ты во всем – исключение. А философом всегда становятся на личном опыте, помноженном на опыт окружающего человечества. При наличии высокого интеллектуального коэффициента, конечно.
Да, Верка сегодня была явно в ударе. Но треп, хоть и приятный, угрожал затянуться.
– Ну уж с коэффициентом у тебя всегда все было в порядке! – подытожил Шварц и гладко обратился к интересующей его теме:
– А что Лёва?
– Лёвка, хоть и мерзавец, но наказан был женой беспощадно, – ответствовала Верка, начав переделывать арфу ангелихи в допотопную доску для стирки.
– Отдубасила, что ли? – спросил Шварц, памятуя могучее телосложение Любы.
– Лучше. Они когда собирались развестись, он решил показать ей шиш: мол, и квартира на Вернадского, и дача, и турагентство и торговые палатки – его личная собственность, а она пусть катится куда хочет. Ты представляешь? Он ведь и прописку-то московскую получил благодаря Владимиру Ивановичу – помнишь Любкиного папу, полковник был такой важный, в каракулевой папахе?
На бумаге появился новый персонаж в папахе с кокардой.
– Помню. И что? – Шварц потушил сигарету и взялся за шариковую ручку.
– Что – что! Люба же у нас – законница, здоровых славянских кровей. Вот она села и прилежно расписала все его виды собственности, с адресами и явками, и с этим списком – к налоговикам. Дальше рассказывать?
– Нет, – рассмеялся Шварц, делая записи, – откупился или пришлось посидеть?
– Откупился, мерзавец, но вернулся в Ереван без рубля в кармане. И на меня смотрел на похоронах Арамиса, готовый убить. Думает, Любка без меня не сообразила бы его так прицельно наказать. – Верка уже набрасывала гадственную физиономию Лёвы и попутно вела репортаж: – Хотя упакован был с иголочки и дорого: видимо, успел в Ереване снова развернуться.
– Давно приехал? – поинтересовался Шварц, осуществляя чудеса многостаночника, так как правая рука строчила по бумаге, левая крутила колесико зажигалки, левый резец зажимал сигарету, а правое плечо крепко прижимало телефонную трубку к уху.
– Что-то около года, – ответила Верка, потеряв интерес к предыдущему рисунку и вытаскивая из пачки свежий лист бумаги.
– И где он теперь живет?
– Понятия не имею, но могу у Любы спросить: она из Москвы все еще контролирует ситуацию, – индифферентно ответила Верка, уже набрасывая физиономию насупленного Шварца с орлиным носом и глубокой складкой между бровей. Рассеченный подбородок и обувная щетка усов завершали портрет.
– У Любы? Да нет, не надо, – ответил Шварц, готовясь округло завершить разговор.
– Хорошо, что ты позвонил: что-то я свой старый блокнот никак не найду. Ты как опытный детектив мне не подскажешь, куда он мог запропаститься? А еще лучше – надиктуй для всеобщего сбора телефоны ребят, и тех, что ушли после восьмого, – сообразила Верка.
Разговор был чреват потерей времени, но отзывчивую Верку нельзя было обижать.
– Большой привет! Это скорее по линии Интерпола, чем по моей, Верон, – отшутился Шварц.