Про папу. Антироман
Шрифт:
Всё это было полной ерундой. Отличником я никогда не был, учился на четвёрки (по тогдашней молдавской системе это были восьмёрки), и умничал только на литературе. Но это неважно.
– Слушай, Никитин, – сказала девушка-как-зовут-забыл.
– Слушаю.
– Если бы мы тебе сейчас отдались, ты бы нас взял?
Сказать, что я охренел от этого вопроса, значит ничего не сказать. Но я решил на него ответить, и это больно вспоминать.
– Смотря кого. Вот ты, к сожалению, не совсем в моём вкусе.
– А Надя?
– Тут другая проблема.
Надя молча кивнула, подтверждая, что нет, никогда. И вдруг сказала:
– Он меня за человека не считает.
– Это ты меня за человека не считаешь! – воскликнул я.
Наступило молчание, которое оборвала девушка-как-зовут-забыл.
– А ты Надю – любишь?
– Люблю, – честно ответил я.
На лице у Нади появилось выражение глубокой обиды и презрения. По-видимому, она решила, что я над ней издеваюсь.
– А за что любишь? – спросила девушка-как-зовут-забыл.
– Не знаю… – тупо сказал я. – Глаза красивые.
Через год я уехал в Германию и оттуда позвонил Наде. Я знал её телефон. Собственно, я до сих пор его помню, и могу позвонить хоть сейчас. Но не стану. Хотя чем чёрт не шутит.
– Привет, Надя, – сказал я в телефон.
– Привет, Никитин.
– Слушай, выходи за меня замуж. Давай я тебя увезу в Германию.
– И что мне там делать, в этой Германии?
И тут мир стал свидетелем самого безмозглого ответа, какой можно только себе вообразить:
– Трахаться, – ответил я.
– Ну… Это я и здесь могу, – сухо сказала Надя.
Вот таким я был дебилом.
КАПИТАЛИЗМ
Каждое утро дедушка, как всякий честный гражданин Рышкан, уходил на базар.
– Хануся, я пошёл на базар. Целуйте нас.
Пенсий хватало только на верёвку, мыло и прощальный ломоть мамалыги. Чтобы купить что-нибудь нужное, надо было продать что-нибудь ненужное, как сказал бы дядя Фёдор. Например, душу.
Так и сообщила всему классу несломленная учительница истории Ольга Васильевна, узнав, что мой дедушка, бывший главный агроном и член партии, перепродаёт с наценкой мелкие бытовые товары, закупленные во время паломничества в Бельцы.
– Никитин, твоя семья продала душу мировому капитализму.
Она запросто могла встретить меня в коридоре и заявить:
– Ты, Никитин, – внук мелкого эксплуататора, дело твоё дрянь. Когда народ снова придёт к власти, с тобой разберутся в первую очередь.
Мы её очень любили: у неё почти отсутствовало чувство юмора, но при этом был острый, как бритва, ум. Весь он, практически без остатка, использовался на борьбу с угнетателями.
Ольга Васильевна постоянно думала о народе. Она была в этом ужасно одинока – большинство учителей тем же летом сами подались на базар: им задолжали зарплату примерно на год.
Торговали, кто чем мог. Я тоже торговал. Я продавал свои диафильмы и книжки. Надо сказать, я не преуспел в эксплуататорстве: мне удалось сбыть только сохранившееся
(Между прочим, это пример типичного литературного вранья: разумеется, я не был таким уж заботливым внуком. На самом деле, я в тот же день сходил в местный книжный – а тогда он ещё существовал – и на свои отнятые у народа барыши приобрёл ещё более чудовищную книгу: «У-шу. Стиль тигра».)
Между тем, Ольга Васильевна продолжала свою борьбу: она мужественно распространяла листовки молдавской компартии. Спустя много лет она праздновала триумф: коммунисты действительно пришли к власти. Но за нас так и не взялись: к тому времени дедушка с бабушкой уже жили в Петах-Тикве, а я – в Москве.
МЕДИЦИНА
Моя мама всю жизнь боролась с псориазом. Рышканский криминальный авторитет инвалид Дядя Боря посоветовал ей сыпать на голову сигаретный пепел.
– Я всё лечу пеплом, – сказал он. – Даже шизофрению.
Он отсыпал маме окурков, которые тщательно хранил в мешках, и уполз в туалет. Там он жил.
Жена Дяди Бори, моя тётка, разрешала ему курить в туалете. Дядя Боря сидел там практически круглосуточно, с гитарой и винтовкой. В плохом настроении он грозился начать стрельбу. Но, в основном, Дядя Боря вёл себя тихо, играл на гитаре. Ещё он варил самогон. В Рышканах его боялись, хотя он был маленький, как мастер Йода, и двигался на корточках. Зато Дядя Боря славился мудростью. Самогонные клиенты подчинялись ему беспрекословно.
Мама стала на ночь класть пепел на псориазные шишки. Но это не помогло. Тогда мама съездила в Бельцы, где купила на книжном развале брошюру про уринотерапию.
В брошюре было написано, что от псориаза лучше всего помогает младенческая, либо коровья моча. Я уже не был младенцем. Зато коровы в Рышканах водились в большом количестве. Прямо за нашим домом начиналась так называемая Долина – полузаболоченные луга с речкой. За Долиной жили цыгане.
Мама отправилась на Долину и издалека понаблюдала за коровами. Мы коров боялись. Мы не были настоящие сельские жители, так как жили в квартире. Улица Индепизденций и прилегающие к ней дворы с пятиэтажными домами считались «городом». В коровах мы не разбирались и близко к ним не подходили.
Короче говоря, моя мама не придумала, как безопасно заставить корову пописать ей на голову. Поэтому борьба с псориазом ввиду кризиса идей была отложена до лучших времен.
От псориаза вообще ничего не помогает. Недавно я обсуждал это с прозаиками Вячеславом Харченко и Евгением Сулесом.
– Псориаз хер выведешь, – сказал Харченко. – Тут главное – меньше пить.
– Это почему? – неприятно удивился Сулес.
Тут надо понимать, что Женя Сулес – эксперт по виски. Недавно он написал книгу про виски. Но в ней ни слова нет о связи выпивки с псориазом. Сулес почувствовал, что разверзаются бездны.