Про папу. Антироман
Шрифт:
– Не расстраивайся, всё будет хорошо.
В эти моменты я ее немножко ненавидел.
Еще через два года она уменьшилась сильнее, и мне не приходилось больше подтягиваться, чтобы достать её макушку, когда она сидела на стуле. В этом положении мы были примерно одного роста. Меня больше не посылали ее утешать. Я был слишком большой. Всех больших баба Иля автоматически причисляла к своим обидчикам. Она всё время уменьшалась. Папа с мамой тоже, но они развелись, и папу с бабой Илей я потерял из виду, когда мы уехали из дома в Кишинёве на Пушкина 15 обратно
Когда я снова встретил папу, он был одного роста со мной.
Я спросил:
– Как там прабабка?
– Умерла. Совсем недавно. Как раз перед твоим приездом я похоронил её.
– Как она умерла?
– У меня на руках. В ванной комнате. В момент смерти я как раз мыл её.
Видимо, прабабка уменьшилась настолько, что её надо было мыть, как ребенка. Меня тоже мыли, когда я был маленький. Я не умел сам мыться. Потом перестали.
Через год папа стал меньше меня. Потом его положили в больницу со спиной. Ему вставили в позвоночник стальные штыри. Некоторые люди с возрастом начинают ломаться. Он как раз поссорился с женой, и ему некуда было идти. Впрочем, он не мог ходить. Он мог только лежать и немножко сидеть, пока не заживёт. Я забрал его домой, положил на кровать и покормил.
Вечером он сказал:
– Мои ноги плохо пахнут. Помой мне ноги.
Я понял, что когда не можешь ходить, тяжело мыться.
Я набрал воды в тазик и помыл папе ноги. Ему это очень понравилось.
– Молодец, сын, – похвалил он. – Знаешь, что говорил прадед?
– Что?
– Сын должен мыть отцу ноги, а потом выпивать эту воду.
Воду я пить не стал.
Кстати, я больше не расту. Может быть, начинаю уменьшаться.
МУШКЕТЁРЫ
В детстве я бредил мушкетёрами.
Однажды меня отправили в гости к папе, в Кишинёв.
У папы были бобины – предшественники кассет – и некое чудовищное записывающее устройство. Мы решили записать мюзикл собственного сочинения. Про мушкетёров.
Папа коллекционировал музыку на всех носителях. Сначала пластинки, потом бобины-кассеты-диски. Я застал эпоху бобин. Мне было, наверное, лет шесть. Папа показал мне бобину с записью скандала, устроенного моей прабабкой Рахиль Самойловной и дядей Мишей.
Из устройства раздалось какое-то рычание и звук ударов.
– Блеааа! – вопил Миша. – Уйди, или я себя убью!
– Я больше не могу! – кричала Рахиль Самойловна. – Будь ты проклят!
Миша остался жив.
Я был поражён до глубины души. Утром в автобусе я сочинил строчку первой песни будущего мюзикла про мушкетёров. Я потянул папу за рукав и спел ему:
– Мы сегодня рано встали!
– Кто это? – спросил папа.
– Это гасконцы! Они едут в Париж. Очень рано встали и скачут на конях.
– Что – всем колхозом?
– Нет, втроём.
– А дальше?
– Ну ты тоже должен придумывать.
– Я музыку придумаю. Тарарира… Турирара… Мы сегодня! Рано встали! Хм…
– Раньше,
До сих пор я не писал никаких стихов, а, тем более, текстов песен, и столкнулся с проблемой: надо было найти осмысленную рифму к слову петух. «Мух-пух-плюх-старух».
Мне не нравилось.
– Папа, а свиньи тоже рано встают? – спросил я.
Я говорил довольно громко, так что несколько человек с недоуменной тревогой обернулись на меня.
– Ээээ… Не знаю. Наверное, тоже. Их будят петухи.
– Тогда так:
Мы сегодня рано встали, Раньше, чем встаёт свинья! Даже кушать мы не стали — Джассо, Дикаро и я!Папа слегка прифигел.
– Чего? Это кто?
– Это гасконцы. Их так зовут: Джассо, Дикаро и я. Они рано встали и скачут.
– А почему не жрамши?
– Чтобы пораньше отправиться в Париж и стать мушкетёрами.
– А кто такой «я»?
– «Я» – это д’Артаньян. Он первый прискакал.
Мы стали распевать на весь автобус. Папа даже замахнулся на второй куплет:
– Почему идём так скоро?
– На приём у короля! – объяснил я.
– Чтоб приняться в мушкетёры, ни минуты не медля, – закончил папа.
Сюжет быстро развивался. Глашатай сообщал, что король не стал принимать гасконцев – «мушкетёров из села он вообще не принимает», – потому что собирался в поездку к китайскому императору. «Он едет есть хлеб-соль». Становитесь, мол, как все, в очередь к де Тревилю.
Наутро мы стали писать мюзикл. Это было в старом домике на Пушкина, 15. Дом стоял в центре современного Кишинёва. Свернёшь в переулок у магазина «Штиинца» – а там наш дом. Можно сказать, дворянская усадьба. На холме, с двориком, садом и верандой.
В гости пришёл дядя Миша – тот самый, который через много лет сбежит из Израиля в Москву и будет комментировать ЖЖ поэта и литературного деятеля Дмитрия Кузьмина на предмет несоответствия актуальной поэзии уровню Бодлера. И мы с женой будем жить около полугода через стену с ним и его быстро меняющимися любовниками, потому что по Бодлеру и Рембо у дяди всё…
Миша играл гвардейцев кардинала. Почему-то они нагло пировали прямо у дома де Тревиля, а коварный кардинал разливал вино. Увидев д’Артаньяна, они кричали:
– Блеааа! Будь ты проклят, проклятый!
Я не знаю, почему была такая тавтология, но именно так они кричали в Мишином исполнении.
Д’Артаньян вызвал на дуэль сразу всех гвардейцев:
«Я вам назначу встречу У Луврского дворца! Я всех вас покалечу И ранами отмечу!» Гвардейцы, хором: «Убьём мы подлеца!».