Про папу. Антироман
Шрифт:
– Я позвонил Мише… Он тебя боится, – сообщил папа.
– Почему?
– Он считает, что ты не поймёшь его жизнь. Тебе будет там психологически некомфортно. Дело в том, что Миша, как бы это сказать… Любит мужчин.
Но мне было всё равно. С Максом мы прекрасно поладили. Я жил в отдельной комнате, запирал её на ключ и даже несколько раз водил туда девушек. С одной из них у меня была большая разница в возрасте. Миша с Максом в шутку приклеили мне на дверь изображение фавна, совращающего крестьянку. Второй была моя соавторша и будущая жена Алёна.
Помню, как утром мы с Алёной пришли на кухню – от ночи, проведённой на узком матрасе, у нас болело буквально всё – и застали там одинокого Мишу, совершенно потерянного и смотрящего как бы в одну точку. Макс ушёл.
Мы с Алёной тоже бросили Мишу и сняли вместе комнату у прозаика Олега Дарка. Однако через полгода Миша позвонил по Скайпу. Он был осунувшийся и какой-то посиневший, как от холода. Разговаривал с трудом, глотая слова.
– Женя, мне очень плохо. Очень плохо. Я думаю о конце. Я хочу уйти.
– Что я могу сделать?
– Не знаю. Мне нужны люди, мне нужно кого-то видеть.
Вернитесь с Алёной в Медведково.
– Там слишком тесно. Я больше не один. Я не потащу Алёну в эту комнатушку.
– Я перееду в комнатушку. Пожалуйста, повлияй на Алёну.
Мы заняли комнату, где раньше жили Миша с Максом, а дядя унаследовал мой матрас между двумя шкафами. Поначалу Миша был хорошим соседом. Он варил какие-то монструозные, но вкусные супы, которыми всех угощал: он всегда наполнял тарелку до самого края и нёс в нашу комнату, так что за ним из кухни тянулся тонкий след от пролитого супа. По вечерам мы курили и говорили о литературе. Миша тоже баловался стихами, хотя современную поэзию, о существовании которой он узнал от меня, терпеть не мог. Зато ему нравился некий Сергей Калугин, солист группы «Оргия праведников».
На этой почве у нас опять разгорелся нешуточный конфликт. Мало того, что я требовал от Миши убираться в квартире, – особенно раздражали фенозепамные ночные гости, которые не снимая обуви брели на кухню, – но я ещё и раскритиковал стихи его гуру. Калугина Миша сравнивал с Шекспиром.
– Он духовно прозрел! – говорил Миша.
– Ну кто у нас не прозрел.
– Вот ты вряд ли. В этом твоя ошибка, – Миша говорил с грустью и состраданием.
– А ты – тоже прозрел?
– Я повидал многое. Я много раз выходил в астрал. И не только. Однажды кое-что произошло прямо в этой квартире. Огромное синее лицо заглядывало в окно со стороны балкона. Я знал, что должен спросить его о чём-то. Это было наяву. Я видел его так же, как вижу тебя.
– Что ты у него спросил?
– Это личное. Я не могу назвать вопрос. Но лицо ответило: «Любовь».
Мы бы так и жили, но Миша, несмотря на обещания, проявил полную неспособность соблюдать какие-то совершенно обычные правила общежития. Однажды ночью на него в очередной раз накатил приступ отчаяния и презрения к жизни – и он включил на полную громкость песню из репертуара «Оргии праведников». Мы с Алёной терпели многое, включая гей-клуб в соседней
– Выключи это своё эзотерическое говно! Мы спим!
– Сергей Калугин – великий поэт! – крикнул Миша.
– Мне срать, что он великий! Я сплю!
Миша больше не отзывался.
– Я зову милицию! – заорал я. – Я сейчас позвоню в ФМС!
Поскольку Миша боялся депортации, этот аргумент сработал. Но Миша был смертельно оскорблён.
Через несколько дней он ушёл из Медведково и стал жить с неким Саней. С нами он прекратил всякое общение, и я ничего не знал о его жизни вплоть до сегодняшних похорон.
Мы с папой пришли в морг. Здесь уже были Саня, Антон (Мишин брат по отцу) и мужичок с Мишиной работы (Миша работал нелегально). Больше никого. Миша жил как будто вне каких-то социальных связей.
Я задумался, придут ли московские литераторы хоронить меня, когда я умру. И сколько их придёт. Скорее всего, не больше, чем на средний литературный вечер. Да и чего ходить-то. Плохо знали этого Никитина, да и был он какой-то бука. Человек 5 в лучшем случае. Будет ли говорить тосты Файзов?
– Я привёз рубашку, – сказал папа.
– Какую рубашку?
– Для Миши. Мне позвонили вчера из морга и говорят:
«У вашего трупа рубашки нет».
Папа вытащил из портфеля рубашку.
Мы собрались пойти внутрь, одевать рубашку на Мишу. Но там кого-то отпевали.
– Мишу что, тоже будут отпевать?
– Да.
– Зачем? Он же учился на раввина.
– Так надо, – сказал Мишин второй брат, Антон.
– Миша носил крест, – добавил кто-то.
Я догадался, что крест Миша надел тоже из-за «Оргии праведников» и их православно-монархического лидера.
Несмотря на то, что Миша за эти годы непонятно как сумел с ним познакомиться и войти в круг его друзей, на похороны Калугин не явился.
– Как он умер? – спросил я Саню.
– Он умер во сне. Я вышел в другую комнату посмотреть кино, пока Миша укладывался спать. Помню, ещё спросил его: «Хочешь, принесу тебе бульончика?». Миша ответил: «Я больше ничего не хочу». Что-то там храпел, сморкался. Потом стало тихо. Я пришёл – пульс не прощупывается.
– Может, это последствия радиации? – спросил папа.
– Какой ещё радиации?
– А такой. Знаете, что Миша пережил радиоактивное отравление? Я даже книги его потом выбросил. Может, он листал их радиоактивными пальцами. Я боялся, что они фонят.
Такая история, действительно, была. Ещё в Кишинёве Миша увлёкся химией и стал коллекционировать элементы таблицы Менделеева. В подвале он сделал целый склад разных реагентов. Он даже достал в местном институте радий. Как-то в процессе экспериментаторства Миша получил странный ожог и отправился к врачу. История вскрылась, в дом пришли с проверкой, а потом вдруг хлынули журналисты. Один журналист спросил Мишу: