Про психов. Терапевтический роман

Леонтьева Елена

Душный, временно отвлекшись от Актрисиной коленки, рассказал, как был намедни в больнице и навещал Морица и что Костю выписывают на днях.

Лора поставила чайник на стол, села, уронила руки:

– Чтожеделатьчтожеделать?

Елений по-отцовски погладил Лору по голове:

– Делай что хочешь, дочка, и возлюби то что есть.

Лора поставила чайник, села и, решив больше не сдерживаться, разрыдалась. Все смотрели сочувственно. Наконец голос вернулся, и Лора рассказала:

– Что вы думаете, что же я не человек, что ли, не женщина? Конечно, я

хочу к нему пойти, очень хочу. Да я каждую минуту после больницы только о нем и думаю. Я скоро опять с ума сойду, все кручу в голове одни и те же моменты, когда мы с ним вдвоем были.

Катька начала всхлипывать.

– Но мне страшно! Понимаете, страшно! Я же совсем его не знаю, а верю в свои какие-то фантазии о нем. Мы два раза видели друг друга, понимаете, два раза!

Душный пожал плечами:

– А люди даже по переписке женятся. Из тюрьмы, например. И ничего.

Все посмотрели на Душного укоризненно. Пример казался неудачным.

– Я чувствую себя уязвимой, открытой, – продолжила Лора. – Но я не доверяю ему совершенно, я понятия не имею, что он хочет от меня, кто он вообще такой. Не доверяю, понимаете, мне кажется, что он обязательно заставит меня страдать и в итоге оставит… как мама.

Отец Елений задумчиво молвил:

– Но ведь мужчины – не родители…

– Да! Вы правы, не родители, а я хочу, чтоб были как родители! Я совершенно запуталась и злюсь на себя. – Лора перестала плакать и стала выглядеть сердитой.

– Получится – не получится, Лора, никто не знает, но хочешь быть живым – люби. Здесь нет выбора, – сказала Актриса и повернулась к Душному, запечатлев на его тонких кавказских губах нежный поцелуй.

_{1 апреля, утро}

В день выписки Кости весна больше походит на лето. Уже утром апельсиновое солнце припекает голову медсестре Любочке, спешащей в приемное отделение, где хранились вещи и документы пациента Новикова, ради которого она в свое время рискнула нарушить правила. Отовсюду льется и журчит, Любочка щурится и улыбается. Она прониклась к Косте материнскими чувствами, которые раньше испытывала и к Майе. Но с момента смерти Царицы Любочке все время делали замечания, вмешивались в отлаженный годами механизм работы, пытались контролировать и учить. Медсестру с двадцатилетним стажем работы это невероятно обижало, и она даже задумалась об увольнении.

Темное неопределенное чувство поднималось в ее душе каждый раз, когда новая Царица отчитывала ее на пятиминутке. Это было несправедливо. Любочка работала в отделении десять лет, была по-настоящему профессиональной медсестрой, относилась к пациентам тепло, но границ не переходила. И сейчас она никак не могла понять, чем заслужила столько недоверия и неблагодарности со стороны начальства. Ей было жалко расставаться с пациентом Новиковым, он прославил их отделение, и ей было приятно знать о своей тайной роли в его судьбе. Конечно, теперь у него ничего и не может быть с Майей. «Власть важнее любви для таких, как она?» – спрашивала сама себя Любочка. Вот и останется

одинокой, дура несчастная, сама себе отвечала.

Принесла Косте вещи: теплую куртку с капюшоном, синие с проседью джинсы, белую рубашку, старую монетку на веревочке. Поинтересовалась у Кости:

– Ты что ж, неверующий, что ли, Костя? Где твой крестик?

– Не переживайте, Любовь Ивановна, я теперь очень даже верующий. Во что – большого значения не имеет, но верующий точно!

– А кто у тебя там, на монетке, красивый такой? – Любочка с интересом рассматривает монетку.

– Это Одиссей – герой древнегреческий. Умный был мужчина и очень, кстати, верующий. Все время с богами дело имел. Можно сказать даже, с ними жил, – смеется Костя, с удовольствием надевая любимую веревочку на шею.

– Женатый был? – спрашивает Любочка с непередаваемым выражением заинтересованности в глазах.

– Ох, от женщин натерпелся бедный Одиссей, уж очень они его любили! – отвечает Костя, с нежностью листая свой паспорт. Никогда раньше он не испытывал чувств к документам, а теперь радуется красной мятой книжице, как родной. Внимательно осмотрел бумажник – кредитка на месте, и даже наличные пережили его мытарства в целости и сохранности.

– Надо было жениться по любви, – значительно и с выражением посмотрев на Костю, замечает Любочка.

– Как скажете, Любовь Ивановна, в следующий раз, когда увидимся, женюсь, обещаю!

Костя и впрямь почувствовал себя женихом в белой рубашке, открыв паспорт на странице «семейное положение». Если бы он женился на Лоре, взяла бы она его фамилию, интересно? Лора Новикова. Вот дурак, разозлился на себя Костя, опять мечтаешь!! Быстро давай, родители через час уже здесь будут.

– Любовь Ивановна, пойду в магазин схожу, маме цветы куплю, ей будет приятно.

– Ну иди, иди, купи цветы, – звякнула заветным ключом Любочка. – Возвращайся скорее, уже скоро посещения начнутся. А погоди-ка, Костя, Майя Витальевна тебя вызывает – прощаться. Иди сейчас.

Перед выпиской полагалось пообщаться с лечащим врачом. Майя Витальевна ждала его в кабинете Царицы, вполне ею уже освоенном. На столе появилась фотография маленькой дочки, из ординаторской переехал раскидистый декабрист, поражавший всякого входящего буйством цветения. Майя жестом показывает Косте на стул и продолжает писать. Костя рассматривает доктора, вспоминая, как она сидела на диване с ногами. Как пахло от ее замершего тела мандаринами. Каким смелым он себя чувствовал. Сейчас она его даже не замечает.

– Ну что, Константин Юрьевич, сегодня на выписку, поздравляю. У вас есть какие-нибудь вопросы?..

– Какие вопросы… слава богу, все кончилось, и надеюсь, что не попаду сюда больше никогда.

– Да, все так говорят. Даже после пятой госпитализации… Но вы должны понимать, – и Майя смотрит на него строго, давя авторитетом, – что психические расстройства редко проходят бесследно, как правило, они хронические и требуют наблюдения всю жизнь.

– Что вы хотите сказать, Майя Витальевна, я не совсем вас понимаю.