Про шакалов и волков
Шрифт:
Катя надулась и фыркнула:
— Все-то ты знаешь, даже то, что знать не можешь по определению. Задавака несчастный… Ну вот, все настроение мне испортил. Я, естественно, упустила очередной шанс. Быть может, лучший в своей жизни.
— А что, ты послала его по матери? — засмеялся братец.
— Тебя я сейчас пошлю! С ним я просто распрощалась.
— Ну так поздоровайся снова! Или лучше интервью возьми. — Денис достал сигарету из пачки и закурил, лукаво глядя на Катерину.
— Брать интервью без подготовки непрофессионально, — назидательно ответила та.
— Да брось! В этом даже есть некий шарм. Подойди и просто скажи: «Вы мне очень понравились,
Катерина не дала ему договорить, дернув за руку и прошипев:
— Я тебя сейчас убью. И это будет главной бомбой вечера. А я стану звездой, как этот… который Смерч.
Дедим обнял Катерину за плечи и, выпустив струю дыма поверх ее головы, очень серьезно сказал:
— А ты подумай, я дело говорю.
— Дай мне свою сигарету! Мое дерьмо доставать неприлично.
Похоже, Катя и вправду задумалась, отыскивая глазами в толпе «бульдожку».
Впрочем, времени на раздумья у нее не осталось, так как толпа переместилась к сцене за миллиардершей, которую вел под руку выдающийся американский актер. За ними семенила Алина Вятская, ловившая каждое слово кинозвезды. Когда все скамейки были заняты, к микрофону вышла сияющая Ирма Андреевна Солнцева. На приветственные аплодисменты ведущая поклонилась публике в пояс и заговорила сочным голосом:
— Дорогие друзья, я искренне рада приветствовать вас на уникальном вечере «Слава Цеху поэтов!». Сегодня мы вспоминаем трех гениев: Гумилева, Ахматову, Мандельштама. Мощь поэтического слова, трагизм и значимость их жизней таковы, что мы прежде всех высокопарных фраз должны стоя, склонив головы, минутой молчания почтить память великих соотечественников. — Солнцева резко вскинула руку в сторону фотографий на заднике сцены. Глаза ее горели и наполнялись влагой, лицо было исполнено трагизма и величия.
— Да, не ошиблась бабка с ведущей, — шепнул Комик своей жене и с усилием встал, устремляя печальный взгляд ввысь.
Впрочем, почти все гости прониклись драматизмом минуты и в совершенной, будто рухнувшей на дворик тишине стояли, опустив головы. Лицо Дамы с собачкой скривилось в трагической гримасе, Депутат широко перекрестился, Певица сжала до боли руку Дочери, а Марта Матвеевна не успевала утирать платком бегущие по нарумяненным щекам слезы. Лишь у столиков с закусками некоторые захмелевшие почитатели поэзии, дожевывающие расстегаи и канапе, не выпустили тарелок и бокалов из рук, но болтовню прекратили. Заезжая кинозвезда с интересом оглядывал из-под черных очков скорбную толпу, слушая пояснения Вятской, которая выступала в роли переводчика. Телефонный звонок, вклинившийся скоморошьим воплем в скорбную минуту, сломал весь настрой. Лавки загромыхали, кашель и разговоры вернули лощеное сообщество в благополучный день двадцать первого века. Рядом с Делимом два Банкира с братски похожими мясистыми лицами снова принялись обсуждать поля для гольфа, качество которых в России, по их мнению, «было еще хреноватым». Покашливание и смешки прервало громкое обращение Солнцевой:
— Друзья! Хотелось бы сказать — единомышленники… И я верю! Верю, что мы единомышленники хотя бы в своей искренней любви к поэзии акмеистов, течению, возникшему ровно сто лет назад. Это было, говоря словами Осипа Эмильевича Мандельштама, «сообщничество
— «Любите существование вещи больше самой вещи и своё бытие больше самих себя — вот высшая заповедь акмеизма. Акмеизм — для тех, кто, обуянный духом строительства, не отказывается малодушно от своей тяжести, а радостно принимает ее, чтобы разбудить и использовать архитектурно спящие в ней силы. Зодчий говорит: я строю — значит, я прав. Сознание своей правоты нам дороже всего в поэзии», — прогремела над двориком цитата, а Ирма Андреевна протянула листок в сторону бюста их автора.
Раздались нестройные аплодисменты. И тут же актриса сменила интонацию, заговорила тихо и вкрадчиво:
— А сейчас я хотела бы пригласить на сцену удивительного человека. Женщину выдающуюся. Без нее этот вечер памяти и одновременно праздник слова был бы невозможен… — Солнцева с улыбкой посмотрел на Марту Матвеевну, раскрыла ей объятия и снова с пафосом произнесла:
— Русский меценат, знаток и страстный почитатель поэзии Серебряного века Марта Матвеевна Гладкая!
При этих словах аплодисменты грянули, как залп из пушки.
Марта Матвеевна говорила еле слышно, глухим голосом, и довольно бестолковая речь ее сводилась к благодарностям: пришедшим на вечер людям; России, которая ее покорила с первого взгляда; боготворимым с юности поэтам.
Знакомый мужской голос за Катерининой спиной произнес:
— Да-а, после операции на горле Марта начала сдавать. Я-то помню, какой она была десять лет назад. Довелось лично пообщаться.
Катя будто невзначай обернулась. «Бульдожка» сидел рядом с попугайно одетым Дизайнером, который заметил:
— Но пластика лица у нее безукоризненная.
— В этом, Сева, я не специалист, — хмыкнул Онежский.
Сева смутился и, тряхнув кудлатой головой, закинул ногу на ногу.
— Когда брать оружие и где? Этот жиртрест не дал никаких инструкций — тебя это не напрягает? — шепнул Килька Веселу, когда суета вокруг столиков поутихла и официанты начали собирать остатки еды и грязную посуду.
Они сбрасывали объедки в чан и сортировали грязные тарелки в три стопы.
— Успокойся и жди. Меня ничто не напрягает, потому что я рассчитываю только на команды Отца, а его шестерки меня вообще не волнуют. Они тут не при делах. — Весел был спокоен и, как всегда, улыбчив.
Килька с ужасом смотрел на то, как нетронутые куски мяса, белой глянцевой рыбы, которую он не пробовал ни разу в жизни, десятки пирожков и пирожных отправляются в помойку бестрепетной рукой Первого Волка.
Будто прочитав мысли соратника, Весел подмигнул ему:
— Потерпи чуток, Третий. Думаю, через полтора часа мы обожремся и обопьемся так, что ты забудешь, на каком свете. Будешь думать, что на том, среди райских кущ. — Весел засмеялся, сверкнув белоснежными зубами.
Килька не знал, что такое кущи и чем там кормят. Ему бы хватило и пары бутербродов с чудорыбой, ну, для полного счастья, быть может, еще двух тарталеток с икрой, которую все эти нелюди почему-то ругали. А шампанское, красное вино и кофе ему на фиг не были нужны. Он любил чай с размешанным в нем вареньем. Кильке стыдно было вспоминать, как он не удержался, глядя на жрущих без всякого удовольствия, и слопал в один присест, нагнувшись под скатерть, будто что-то поднимая, один пирожок. Пирожок растаял во рту, и Килька даже не понял, с какой он начинкой.