Пробежка в парке

Парк Дэвид

Когда я заставляю себя явиться на заключительное занятие недели, то, оглядывая остальных участников группы, не могу не задаваться вопросом: многие ли из них пережили бы исход из Сирии и пересечение границы? Исход, во время которого погибал и стар и млад. Исход, который нам пришлось совершить только с тем, что мы могли унести на себе, и который в конечном счете лишил нас всех денег, ушедших на то, чтобы обеспечить безопасную переправку. В палаточном лагере я чувствовала себя маленькой песчинкой среди множества себе подобных, число которых возрастало с каждым днем; там не было никакой возможности уединиться, притом что я всегда была человеком замкнутым, приверженным к одиночеству. Когда дела были совсем плохи, отец поговаривал о том, чтобы попытаться пересечь море, но из-за возражений матери и отсутствия средств его намерение не осуществилось.

По окончании занятия мы встаем полукругом и ждем, когда к нам обратится Полин. Я разглядываю остальных: Мориса,

который ходит упершись руками в поясницу, а лицо у него цвета красной пыли, которую я когда-то взбивала ногами; пару, которая, кажется, тихо препирается; Кэти, которая периодически пытается заговаривать со мной. Тем временем Полин рассказывает нам, как хорошо мы справляемся, что мы почти на полпути, но надо готовиться к пятой неделе, так что мы должны побегать самостоятельно. Она заставляет нас поаплодировать самим себе и говорит, что увидится с нами на следующей неделе.

Когда мы расходимся, я слышу, как люди говорят друг другу: а вечера действительно все холоднее. Мне не вполне ясно, что они имеют в виду. Я привыкла к простой смене двух сезонов — длинного жаркого лета и мягкой сырой зимы, но тут все сложнее, непредсказуемее, как у человека, который каждый день надевает новую одежду. Временами мне безумно хочется, чтобы припекло солнышко, чтобы его лучи проникли под кожу и согрели мои кости. Но зачастую солнце кажется мне чужаком, неохотно признающим мое существование, и по пути домой я понимаю, что дело движется к зиме и скоро свет начнет умирать. Это и есть осень. Листья на деревьях вдоль реки уже побурели и покраснели, вода мало-помалу теряет прежний лоск и в иные дни приобретает оттенок глиняных черепков.

По дороге я скольжу взглядом по ресторанчикам и забегаловкам. В этом городе беспрестанно едят, что хорошо, потому что и мама, и папа — отличные повара и уже заговаривали о возможности снова завести свое дело, как раньше, в Сирии. Но как они вообще сумеют начать, когда на их пути так много препятствий? Я не знаю ответа на этот вопрос и не хочу видеть, как родители сталкиваются с очередным горьким разочарованием.

Но ничто не сможет причинить такую острую и непроходящую боль, как потеря Масуда. Есть кое-что, чего я никогда не рассказывала и никогда не смогу рассказать родителям. В ночь перед своим тайным отъездом Масуд зашел ко мне в комнату, когда я уже засыпала, и сообщил о своих намерениях. Он не мог открыться родителям, потому что понимал, что они попытаются его остановить. Мне так много хотелось ему сказать, но он приложил палец к моим губам, быстро пригладил мне волосы и исчез в ночном сумраке. Исчез навсегда. И если бы я тогда выдала брата родителям, возможно, он жил бы сейчас с нами, в нашем новом доме. Кажется, будто во всем мире наступает осень, свет умирает, и поскольку я никак не могу этому противиться, то начинаю убегать.

Морис

Именно этого я и боялся. Пятая неделя. Предполагается, что к ее концу мы должны осилить двадцатиминутную пробежку. Двадцать минут! Большой скачок в сравнении с предыдущими неделями. Но я намерен попытать удачу; мой стиль бега меняется. Я никогда не смогу оторваться от остальных, как Брендан или Кира, которая хочет стать пожарным и выглядит так, словно уже рвется в пылающий ад, однако меня уже почти не заносит вбок. Я выработал этакий шаркающий способ передвижения, благодаря которому продолжаю бежать даже несмотря на то, что у меня в груди пылающий ад, куда так рвется Кира. Мне по-прежнему не хватает дыхания, чтобы полноценно участвовать в разговорах, в которые меня любит втягивать Кэти. Кстати, я до сих пор не могу ее раскусить: она и вправду участливая или просто любит совать нос в чужие дела? Кэти тоже слегка шаркает, так что в итоге мы обычно бежим вместе. И у нее определенно есть организаторские способности, потому что благодаря ей несколько участников нашей группы объединились для самостоятельной пробежки. От Кэти никуда не деться, даже если бы я захотел.

Нам предстоит двадцатиминутный забег — а сегодня дождь. Мелкая морось, сеющая с угрюмого неба, мало-помалу усиливается. Нехорошее предзнаменование. Внезапно меня охватывает опасение, что я собираюсь унизить себя, что я собираюсь остановиться на обочине жизни с закипевшим двигателем, пока все остальные проносятся мимо. Вечерами становится все холоднее; я миную давно разоренный конский каштан, трава под которым усеяна пустыми колючими скорлупками. У меня возникает внезапное желание симулировать травму — растяжение мышцы, вывих лодыжки, но я смотрю на Полин и думаю, что она не примет поддельную справку, и знаю, что она мне слишком нравится, чтобы ей лгать. Итак, после пяти минут энергичной ходьбы мы переходим на бег — и да, главное вовсе не скорость, главное — продолжать двигаться вперед; на самом деле Полин призывает сбавить обороты и найти свой ритм. Жена обожала танцевать, но у меня всегда было плохо с чувством ритма, и я главным образом исполнял роль майского шеста, вокруг которого она кружилась; мне искренне жаль, что Мина не смогла потанцевать с Брюсом

Спрингстином под «Танцы в темноте». Жаль, что она так и не исполнила свой пенсионный танец с жизнью. Иногда я задумывался о том, чтобы посетить те места, которые были в нашем списке, но мысль о поездке в одиночку не доставляла мне удовольствия: я понимал, что каждое мгновение будет наполнено осознанием того, что Мины со мной больше нет. Трудно быть одному после того, как всю жизнь прожил с кем-то вдвоем; мне во многом ее недостает, в частности, теперь никто не даст мне совет насчет нашей дочери Рэйчел, никто не удержит меня или, наоборот, не подтолкнет, в зависимости от ситуации.

Я не видел Рэйчел и Элли уже три недели. Вернее, не совсем так: все это время она не звонила, но все же я вижу их мельком. Не на нашей небольшой групповой пробежке, маршрут которой проходит мимо дома дочери, а когда Рэйчел водит Элли в бассейн и совершает еженедельную вылазку за продуктами в супермаркет. Выражение «вижу мельком» подразумевает какое-то неожиданное, счастливое стечение обстоятельств, но на самом деле я, если честно, пытаюсь предугадывать, где их можно увидеть. Поэтому я паркую машину и торчу в ней, как заправский детектив, только, сдается мне, детективы не пьют чай из термоса и не слушают «Тьму на окраине города» [6] , поскольку ведут слежку за подозреваемым, а я слежу не за подозреваемым, а за родной дочерью. Я не верю в телепатию и тому подобную чушь, однако все сильнее ощущаю, что дело дрянь. Я чувствую это по походке Рэйчел, по тому, как она держит Элли за руку, словно ребенок — воздушного змея, готового внезапно вырваться и улететь с первым же дуновением ветерка. И я знаю, что если не буду приглядывать за своими девочками, то никогда не смогу со спокойной совестью вспоминать о жене.

6

«Darkness on the Edge of Town» — песня из одноименного альбома Брюса Спрингстина (1978).

Мина так и не пришла в сознание после аварии, и когда я вспоминаю часы, проведенные у ее больничной койки, иногда пропускаю момент отключения системы жизнеобеспечения, а взамен представляю, что бы она сказала мне на прощание, будь у нее такая возможность. Мина велит мне заботиться о себе, а сразу вслед за этим берет с меня обещание присматривать за Рэйчел и Элли.

Дождь усилился, и я рад этому, поскольку надеюсь, что он поможет охладить мой закипающий двигатель. У меня такое чувство, будто что-то рвется наружу из моей груди, и пока Кэти стрекочет про книжку, которую она сейчас читает, я воображаю, что сейчас разыграется сцена из «Чужого» и из меня вылезет гротескный мутант. Но, может быть, это всего лишь мое сердце, сердце, которое чувствует, что работает на износ, лихорадочно качая кровь, в то время как легкие посылают отчаянный сигнал SOS, требуя кислорода.

— Все в порядке, Морис? Вы добились прекрасных результатов. Расправьте плечи, не сутультесь, чтобы легкие дышали свободно, — говорит Полин.

«Пожалуйста, сэр, у меня колет в боку. Можно я пойду переодеваться?» — звучит в моей голове голос мальчика в нейлоновых шортах во время слякотного забега по пересеченной местности, которые так любят устраивать учителя физкультуры. Однако вслух отвечаю:

— Все в порядке, Полин.

Однако что-то происходит со временем, потому что, по словам Полин, прошло десять минут из двадцати, хотя она должна бы сообщить, что осталась всего минутка. Оказывается, мы только на полпути, тогда как я хочу услышать, что финиш уже близок. И Кэти больше не щебечет над ухом — должно быть, тоже это чувствует. Я кошусь на нее: лицо моей спутницы устремлено вперед и блестит от дождя. Это придает ей вид святой подвижницы; думаю, Кэти было бы приятно, если бы я сказал ей об этом, но ведь такие вещи не принято говорить, да и дыхания у меня не хватает.

На дорожке уже появились лужи, впрочем недостаточно глубокие, чтобы тратить энергию на их огибание, поэтому я шлепаю прямо по ним, обдавая наши с Кэти лодыжки маленькими алмазными капельками. Но основной вопрос, лежащий в сердцевине всего этого: когда станет легче? Когда прекратятся страдания? Надеюсь, что скоро, потому что долго я не выдержу. Я был бы несказанно счастлив сыграть роль капитана Отса и для всеобщего блага сказать, что я пойду на улицу и, может быть, вернусь не скоро [7] . Вот только я и без того на улице, и когда мы снова пробегаем мимо голого каштана, я начинаю чувствовать себя одной пустой скорлупкой, из которой вынули сердцевину.

7

Отс Лоуренс (1880–1912) — участник антарктической экспедиции Роберта Фолкона Скотта. Сознавая, что из-за обморожения ног он стал обузой для остальных, капитан Отс пожертвовал собой: он навсегда покинул палатку, произнеся при этом знаменитую фразу, которую воспроизводит Морис.