Пробежка в парке
Шрифт:
Марк даже не пришел на похороны Мины, и меня это вполне устроило. Он был тогда в Шотландии, якобы навещал какого-то приятеля, но так и не удосужился вернуться. А мы с Рэйчел сидели на передней скамье и даже в какой-то момент взялись за руки, правда ненадолго. И в этой церкви, куда наша семья ходит только на крестины, свадьбы и похороны, я думал, как здорово было бы повести дочь по проходу к алтарю и увидеть, как она выходит замуж за хорошего парня, который будет любить ее и заботиться о ней. Сделает ее счастливой. Но, может, в этом-то и заключается главная ошибка: нам всем нужен кто-то, кто сделает нас счастливыми, как будто мы сами на это не способны. А если нам повезет (или не повезет) найти кого-то, что произойдет, когда этого человека не станет?
Не знаю, может, потому, что я вижу Рэйчел издали, мне чудится, будто она похудела, и хотя некогда дочь гордилась своей
Дождь льет как из ведра, но нам осталось еще пять минут. Я начинаю надеяться, что сейчас из какого-нибудь невидимого громкоговорителя объявят: «Из-за дождя матч отменяется», но под неуклонно мрачнеющим небом слышится только влажное шлепанье ног. Я каждый день наблюдаю, как пролетают в мгновение ока очередные пять минут, а вот теперь каждая минута, каждая микросекунда становится вечностью, и стрелки секундомера Полин, кажется, назло замедляют ход. В моем полубредовом сознании начинает звучать песня, и я пою про себя с нарастающим отчаянием: «Давай, Эйлин», правда, при повторе слова превращаются в «Давай, Полин, давай, Полин, дуй в этот чертов свисток».
Наконец раздается свисток; предполагается, что мы все должны перейти на быстрый шаг, но я нашел деревянный столбик и обнимаю его; кажется, только он удерживает меня в вертикальном положении. Я нависаю над столбиком, ухватившись за его верхушку обеими руками, и пытаюсь отдышаться, чувствуя, что весь кислород улетучился куда-то за пределы Вселенной. Так вот каково это — оказаться в «зоне смерти» на Эвересте, где воздух настолько разрежен, что каждый шаг дается неимоверными усилиями. А потом я осознаю, что меня хлопают по спине и называют молодцом, и это немного шокирует, потому что единственная близость, которая ассоциируется у меня с групповой физической активностью, — это хлопок мокрым полотенцем в школьной раздевалке. «Молодец, Морис», — звучит со всех сторон, и меня по-прежнему похлопывают чьи-то руки, хотя я не вижу чьи, потому что прижался лицом к столбу, точно собираюсь с ним целоваться. Сперва мне не хочется его отпускать, чтобы не упасть, а потом Полин уговаривает меня ослабить хватку, выпрямиться и набрать немного воздуха в пустые легкие. Я тронут. Тронут по столь разным причинам, что и объяснять не буду.
— Молодец, Морис, вы справились, — говорит Полин, и я пытаюсь улыбнуться, но ничего не отвечаю, потому что знаю: стоит мне заговорить — и я начну плакать, а плачущий мужчина моего возраста в ярко-синей быстросохнущей футболке «Фьюжн Про» с длинными рукавами и воротником на молнии (размера XL) и спортивных штанах (тоже размера XL) — не слишком презентабельное зрелище. Но эти слезы — не оттого, что я впал в детство, осознав, что у меня промокли ноги и отсырела спина, потому что дождь попал мне за шиворот. Просто я слышу, как Мина говорит, что я должен заботиться о себе и о Рэйчел с Элли, но, пытаясь сделать первое, я не знаю, как подступиться ко второму, разве что приглядывать за ними издали и быть начеку. А когда все уходят вперед, я отстаю и, несмотря на старания, роняю несколько слезинок. Затем вытираю их, надеясь, что если кто-нибудь обернется, то решит, что это всего лишь дождь. Всего лишь человек, вытирающий со щек капли дождя.
Кэти
Хоть я и сказала, что не занята активными поисками партнера, по крайней мере сейчас, когда я сосредоточена на предстоящем пятикилометровом забеге, это не мешает мне думать о мужчинах. Год назад Мартина из библиотеки попыталась познакомиться через интернет, и в итоге мужчина прислал ей фотографию той части тела, видеть которую ей вовсе не хотелось. Прежде чем заблокировать этого типа, она послала ему сообщение, в котором написала, что предпочла бы увидеть изображение его мозга, но поскольку он, вероятно, столь же мал, как его — ну, вы сами знаете что, — ей придется потратиться на лупу. Мы дружно хохотали над этим за утренним кофе, однако, если отсеять тех воздыхателей,
Потому что, хотя мой муж Генри, вероятно, разлюбил меня задолго до того, как ушел, я этого не понимала. Отчасти это моя вина — я принимала брак как должное, просто жила своей жизнью и считала, что все идет само собой. А теперь у меня, ко всему прочему, проблема с доверием, ведь у мужа был роман с коллегой, а я ничего не подозревала. Быть может, я просто наивная, не знаю. Однако случившееся заставляет задуматься о том, какой тип мужчины мне нужен, а я куда лучше понимаю, какой тип мне не нужен. Итак, мне не нужны ни Хитклифы с их мрачной угрюмостью и склонностью к насилию, ни мистер Рочестер с какой-то страшной тайной на верхнем этаже. Телевизионный Дарси тоже никогда меня не привлекал, даже в сцене с облепившей тело мокрой сорочкой, потому что он из тех мужчин, у которых всегда найдется оправдание своим поступкам, и нужно немало потрудиться, чтобы вылепить из него человека, с которым хочется провести жизнь.
Но что же тогда мне нужно? Ну, для начала, мужчина с собственными средствами. Я не собираюсь ни с кем делиться своей скудной пенсией, особенно теперь, когда правительство повысило пенсионный возраст в надежде, что еще больше людей умрет прежде, чем получит обратно свои взносы. После этого я начинаю мучительно соображать, что же еще мне нужно, и если упоминаю про чувство моральной ответственности, то людям кажется, будто я ищу какого-то викторианского викария в сюртуке. Ну да, мне нужен человек, способный заботиться. Заботиться обо мне, об окружающих. Человек, который ясно представляет, что такое хорошо, и которому не надо беспрестанно разжевывать, что такое плохо. Но я не знаю, как вместить все это в свой профиль на сайте знакомств. Так что, по крайней мере на данный момент, я сосредоточена исключительно на беговой программе, хотя на прошлой неделе с трудом одолела двадцатиминутную пробежку и у меня начали ныть икры. По совету Полин я купила две пары компрессионных носков — они увеличивают снабжение мышц кислородом и улучшают кровообращение. Когда я рассказала о них Мартине, та заметила, что я должна надевать их на голову.
Не знаю, может, это составляющая моего «возвращения к жизни» после недавно пережитого страха за здоровье, но я все сильнее осознаю физические преимущества пятинедельных занятий бегом (если не считать ноющих икр). У меня улучшился аппетит, да и сплю я куда крепче и больше не просыпаюсь при первых лучах солнца, проникающих в комнату сквозь слишком тонкие шторы. Все это несколько уравновешивает мои опасения по поводу Зары, которая ждет второго ребенка и боится, что эта беременность окажется такой же тяжелой, как предыдущая. Мы по-прежнему ведем по скайпу принужденные беседы, пытаясь выстроить разговор вокруг малозначащих вещей, словно, если мы рискнем углубиться в действительно важные темы, наша связь каким-то образом прервется и этот разрыв заполнят тысячи миль, которые нас разделяют.
И, несмотря на позитивное отношение к собственному телу, я по-прежнему неукоснительно его обследую и считаю, что, удостоившись отсрочки, ты обязан как можно эффективнее распорядиться своим будущим.
Также я размышляла о том, сколь многим из нас приходится терять своих детей. Дети покидают нас ради дальних стран и более денежной работы, ради того, что кажется им хорошей перспективой. Они уезжают из дома в восемнадцать лет, чтобы получить образование, и мы гордимся ими, но большинство впоследствии не возвращаются. Вероятно, просто потому, что где-то в другом месте им могут предложить больше. Или потому, что, оглядываясь на свою родину, молодежь видит захолустье, навек погрязшее в старозаветных распрях и племенном ожесточении, где образ жизни до сих пор диктуют предрассудки. Перемены происходят, но слишком уж медленно для нетерпеливой юности. Наш остров на протяжении многих поколений наблюдал, как эмигрировали его дети, и хотя в наши дни благодаря фейстайму, скайпу и прочим благам прогресса поддерживать отношения стало гораздо проще, родительскому сердцу по-прежнему тяжело. Ты не можешь протянуть руки за экран, чтобы дотронуться до своего ребенка, не можешь поговорить с ним по душам, без ощущения какой-то наигранности, скованности и принужденности. Все очень поверхностно. Никакой подоплеки. Напустить на себя бодрый вид. Не иметь возможности рассказать единственному ребенку о страхе за свое здоровье, поделиться печалью.