Проблема «бессознательного»
Шрифт:
Однако, несмотря на всю динамичность и трудно прослеживаемое переплетение подобных отношений, удается, обычно, подметить в реальной деятельности эту примечательную разнородность ее строения — неоднотипность отдельных фаз ее развертывания по параметру осознания — и довольно четко выделять в ней интервалы, для которых характерно периодически возникающее снижение осознаваемости реализуемых действий.
При таком понимании становится очевидным, что нам вовсе нет необходимости обращаться к «автоматизированным навыкам» в их классическом понимании, чтобы обнаружить интимное вплетение «бессознательного» в ткань произвольного действия. Мы встречаемся с этим вплетением буквально на каждом шагу, поскольку неосознаваемая вместе с тем строго целенаправленная деятельность неизбежна включена в функциональную структуру любого глобального осознаваемого поведенческого
Все это подчеркивает неадекватность традиционного понятия «автоматизации» действия и искусственность характерного для старой психологии резкого противопоставления этого понятия понятию произвольной активности. Даже как метафора понятие «автоматизация» оказывается непригодным в свете современных представлений о функциональной организации действий. Одновременно прослеженный выше ход мысли позволяет наметить очень своеобразные задачи, которые возникают перед теорией функциональной структуры деятельности, основанной на представлении о неизбежной включенности в любое из глобально осознаваемых действий множества его неосознаваемых компонентов.
Признание существования неосознаваемой приспособительной деятельности, которая имеет, вопреки своей неосознаваемости, определенную целевую направленность, ставит нас прежде всего перед таким вопросом: является ли эта деятельность только цепью пассивно сменяющихся во времени элементарных поведенческих актов или же процессом, который активно стремится к своему завершению, оказывает сопротивление при попытках изменить или блокировать его развертывание, а в случае затормаживания провоцирует возникновение психологических и физиологических сдвигов, не наблюдаемых, если он достигает цели беспрепятственно? Не является ли, иными словами, неосознаваемая приспособительная активность так называемой «динамической» системой, влияние которой на другие проявления той же активности, а также на осознаваемую деятельность зависит от возможности ее выражения в поведении?
Для того чтобы ответить на этот вопрос, переадресуем его сначала к теории обычных, осознаваемых форм целенаправленной деятельности.
В очень изящной форме проблема осознаваемого действия как «динамической системы» была поставлена еще в 30-х годах, Lewin, Б. В. Зейгарник, М. И. Овсянкиной и др. [197]. В остроумных экспериментах, значение которых для теории организации поведения мы сейчас только начинаем по существу понимать, этой группе исследователей удалось показать всю резкость психологических сдвигов, которые возникают при невозможности реализовать, выразить в поведении задуманный план действий («осуществить намерение»). Б. В. Зейгарник были, например, выявлены характерные различия в способности к запоминанию завершенных и незавершенных действий (вошедшие в дальнейшем в советскую и зарубежную психологическую литературу под названием «феномена Зейгарник»). М. И. Овсянкиной было продемонстрировано влияние затормаживания произвольного действия на развертывание других целенаправленных актов. К выводам о «динамическом» (в вышеуказанном смысле) характере целенаправленных действий пришли несколько позже и другие. В результате исследования сосудистых и электро-кожных реакций К. Ф. Осусскому, Л. А. Бардову, А. Я. Мергельяну удалось показать сходную откликаемость на помехи, препятствующие реализации намерения, многих физиологических показателей. И вряд ли нужно напоминать, что если мы обратимся к художественной литературе, то именно классические ее образцы дадут нам неисчислимое количество примеров подлинно драматических эффектов, которые вызываются невозможностью реализации в поведении установок, окрашенных аффективно.
Все эти наблюдения не оставляют сомнений в «динамическом» характере осознаваемых действий, выступающем как неотъемлемая, по-видимому, черта всякой вообще целенаправленной активности. Эта черта проявляется более отчетливо при аффективной окрашенности действий, но она не исчезает, как показали опыты Б. В. Зейгарник и др., даже в том случае, если действие развертывается в специфически лабораторной обстановке и остается весьма далеким от области переживаний, по настоящему затрагивающих эмоциональную жизнь обследуемого субъекта.
Так обстоит дело с более или менее ясно осознаваемыми действиями и установками, лежащими в их основе. Относится ли, однако, это представление о «динамическом» характере действий только к осознаваемой целенаправленной активности или же аналогичным «динамическим» характером обладают и неосознаваемые
Если бы, согласившись с фактом существования неосознаваемой приспособительной деятельности, мы отказались в то же время рассматривать эту деятельность как «динамическую» систему, т.е. отказались видеть в ней фактор, активно проявляющий себя, если на пути его регулирующих влияний возникают препятствия, то мы вступили бы в не меньшее противоречие с основными принципами эволюционного биологического подхода, чем сторонники «эпифеноменальности» сознания, поскольку должны были бы приписать «бессознательному» необъяснимую бездейственность.
Можно, правда, предвидеть в данном случае такое возражение. Неосознаваемые формы психики и высшей нервной деятельности, скажут нам, являются бесспорно активными факторами, но влияют они на поведение не как таковые, а только после того, как, столкнувшись с каким-то препятствием, теряют свой неосознаваемый характер и сами вызывают возникновение определенных содержаний сознания. На подобное возражение пришлось бы ответить следующим образом.
Не подлежит сомнению, что переходы «неосознаваемого» в осознаваемое, провоцируемые трудностями реализации действия, действительно сплошь и рядом имеют место. Типичным их примером является «презентирование» сознанию затормозившегося по каким-либо причинам неосознанно до того протекавшего процесса, выражающего развертывание привычного профессионального навыка. Следовательно, указывая на возможность таких переходов, возражающие нам будут правы.
Однако, — и это главное, — если мы будет отрицать, учитывая существование только что указанной возможности, реальность непосредственного влияния «бессознательного» на осознаваемые формы психики и на физиологические процессы, то мы вступим в противоречие со множеством твердо установленных экспериментальных фактов и наблюдений. Эти факты выявлены прежде всего школой Д. Н. Узнадзе. Представители этой школы защищают мысль о том, что установки, определяющие развертывание самых разнообразных форм психофизиологической активности и поведения, всегда остаются неосознаваемыми. Мы указали выше (см. §83), что такое понимание нам представляется неточным и что более правильно говорить о возможностях переходов одной и той же установки из состояния или фазы неосознанности в состояние или фазу ее осознания и наобороот. Однако не подлежит сомнению (и экспериментальными данными грузинской психологической школы это было многократно показано), что весьма часто мы обнаруживаем глубокое влияние установок на самые различные психические проявления и физиологические процессы без того, чтобы эти установки даже в малой степени осознавались. Это обстоятельство отчетливо выступает уже в описанном выше исходном эксперименте школы Д. Н. Узнадзе: иллюзия Шарпантье (неравенства объема шаров) и связанные с ней неправильные оценки возникают в критическом опыте под /влиянием установки, которая как таковая обследуемым лицом совершенно не осознается. Аналогичные отношения проявляются и во множестве разнообразных иных экспериментальных ситуаций.
В опытах Б. В. Зейгарник и других сотрудников Lewin [197] выявляется тот же кардинальный факт: незавершенное действие, т.е. активность, регулируемая определенной установкой и встретившая какие-то препятствия на пути своего развертывания, оставляет след в состоянии реализующих ее нервных образований, который как таковой не осознается. Существование этого следа обнаруживается, как и при исследовании иллюзии Шарпантье, только если применяются специальные контролирующие тесты (которыми в исследованиях Б. В. Зейгарник являлись задачи на воспоминание).
Мы напомнили экспериментальные аргументы в пользу «динамической» природы неосознаваемых форм психики и высшей нервной деятельности, в пользу возможности для этих факторов активно и непосредственно влиять на разнообразные другие проявления работы мозга. К этим доводам экспериментального порядка следует добавить одно теоретическое соображение, уточнив заодно смысл основных используемых нами рабочих понятий.
Как уже было подчеркнуто, анализ онтогенетического развития сознания не оставляет сомнений в том, что на определенных этапах этого процесса мы оказываемся перед явлениями, которые, будучи заведомо психическими, остаются вместе с тем неосознаваемыми (§58). Мы останавливались также на проблеме патологических извращений осознания субъектом его собственных переживаний, наблюдаемых в условиях психиатрической и неврологической клиник (§59), и на очень трудной теме — в какой степени следует считаться с возможностью «переживания» субъектом целенаправленных действий, выполняемых в условиях помраченного сознания и приобретающих потому характер более или менее отчетливых «автоматизмов» (§60).