Проблема человека в западной философии
Шрифт:
To, что националистическое чувство имеет характер идолопоклонства, можно продемонстрировать на примере реакции, которую влечет за собой оскорбление кланового символа и которая существенно отличается от реакции на попрание религиозных и моральных символов. Представим себе человека, который в одном из городов нашего западного мира возьмет с собой на улицу флаг своей страны и растопчет его на глазах у прохожих. Если его не линчуют, то можно считать, что ему повезло. Почти каждый его соотечественник был бы настолько возмущен этим поступком, что едва ли был бы способен объективно оценить происходящее. Человек, осквернивший флаг, совершил бы что-то неслыханное: он оказался бы виновным в совершении не просто какого-то преступления, а того преступления, которое не может быть ни прощено, ни забыто. Не такой грубо наглядной, но аналогичной была бы реакция на человека, заявившего: «Я не люблю свою родину», или высказавшегося так в случае войны: «Мне все равно, победит моя страна или нет». Такое высказывание — настоящее святотатство, и кто
Для того чтобы понять особое качество возбужденного подобным образом чувства, мы хотим сравнить его с той реакцией, которая последовала бы в ответ на чьи-то слова следующего содержания: «Я за то, чтобы убили всех негров или евреев. Я за то, чтобы мы начали войну с целью завоевания новых территорий». Большинство нашло бы это высказывание аморальным и античеловечным. Но решающий момент приведенной ситуации заключается в том, что дело здесь не дошло бы до выражения особого чувства глубокого, неконтролируемого возмущения и гнева. Такая позиция хотя и «плохая», но она не святотатство, она не представляет собой посягательства на «святое». Даже если кто-то пренебрежительно высказывается о Боге, он едва ли вызовет этим такое же чувство возмущения, как то преступление, которое являет собой святотатство, осквернение символа нации. Подобную реакцию на осквернение национального символа легко объяснить тем, что человек, не уважающий собственную страну, демонстрирует таким образом отсутствие человеческой солидарности и социального чувства. Но разве такое же объяснение поведения нельзя дать и тому, кто выступает за войну или за убийство невинных людей, или тому, кто эксплуатирует другого ради собственной выгоды? Несомненно, в безразличии к своей стране отсутствие чувства социальной ответственности и человеческой солидарности проявляется так же, как и в других упомянутых в этой связи действиях, но реакция на осквернение флага существенно отличается от выражения реакции на отсутствующее чувство социальной ответственности в каком-либо ином отношении. Флаг «священен» как символ, он есть символ почитания клана; другие же символы не являются таковыми.
После того как великим европейским революциям XVII–XVIII вв. не удалось превратить «свободу от» в «свободу для», национализм и почитание государства стали симптомами регрессии в инцестуальную фиксацию. Только когда человеку удастся развить свой разум и свою любовь больше, чем это ему удалось сделать до сих пор, только когда он сможет построить свой мир, который покоится на человеческой солидарности и справедливости, только когда он почувствует себя укорененным в переживании универсальной человеческой любви, он найдет дорогу к новой форме человеческой укорененности, превратит свой мир в действительно человеческую родину.
Человека можно определить как живое существо, которое может сказать «Я», которое может осознать самого себя как самостоятельную величину. Животное живет в природе и не трансцендирует ее, оно не осознает себя, и у него нет потребности в самотождественности. Человек вырван из природы, наделен разумом и представлениями, он должен сформировать представление о самом себе, должен иметь возможность говорить и чувствовать: «Я есть Я». Поскольку он не проживает, а живет, поскольку он утратил первоначальное единство с природой, должен принимать решения, осознавать себя и окружающих его людей в качестве разных лиц, у него должна быть развита способность ощущать себя субъектом своих действий. Наряду с потребностью в соотнесенности, укорененности и трансценденции его потребность в самотождественности является настолько жизненно важной и властной, что человек не может чувствовать себя здоровым, если он не найдет возможности ее удовлетворить. Самотождественность человека развивается в процессе освобождения от «первичных связей», привязывающих его к матери и природе. Ребенок, который чувствует свое единство с матерью, не может еще сказать «Я», и у него нет этой потребности. Только когда он постигнет внешний мир как нечто отдельное и обособленное от себя, ему удастся осознать самого себя как отдельное существо, и «Я» — это одно из последних слов, которые он употребляет, говоря о самом себе.
В развитии человеческой расы степень осознания человеком самого себя как отдельного существа зависит от того, насколько он освободился от ощущения тождества клана и насколько далеко продвинулся процесс его индивидуации. Член примитивного клана выразит ощущение самотождественности в формуле: «Я есть Мы». Такой человек не может еще понять себя в качестве «индивида», существующего вне группы. В средневековье человек идентифицирован со своей общественной ролью в феодальной иерархии. Крестьянин не был человеком, который случайно стал крестьянином, а феодал не был человеком, который случайно стал феодалом. Он был крестьянином или феодалом, и чувство неизменности его сословной принадлежности являлось существенной составной частью его самоотождествления. Когда впоследствии произошел распад феодальной системы, ощущение самотождественности было основательно поколеблено и перед человеком остро встал вопрос: «Кто я?», или точнее сказать: «Откуда я знаю, что я — это я?» Это именно тот вопрос, который в философской форме сформулировал Декарт. На вопрос о самоотождествлении он ответил: «Я сомневаюсь, следовательно, я мыслю, я мыслю, следовательно, я существую». В этом ответе сделан акцент только
Западная культура развивалась таким образом, что создала основу для осуществления полного опыта индивидуальности. Посредством предоставления индивиду политической и экономической свободы, посредством его воспитания в духе самостоятельного мышления и освобождения от любой формы авторитарного давления предполагалось дать возможность каждому отдельному человеку чувствовать себя в качестве «Я» в том смысле, чтобы он был центром и активным субъектом своих сил и чувствовал себя таковым. Но лишь меньшинство достигло такого опыта «Я». Для большинства индивидуализм был не более чем фасадом, за которым скрывался тот факт, что человеку не удалось достичь индивидуального самоотождествления.
Предпринимались попытки найти и были найдены некоторые суррогаты подлинно индивидуального самоотождествления. Поставщиками этого рода самотождественности служат нация, религия, класс и профессия. «Я — американец», «я — протестант», «я — предприниматель» — таковы формулы, которые помогают человеку отождествить себя после того, как им было утрачено первоначальное ощущение тождества-клана, и до того, как было найдено настоящее индивидуальное самоотождествление. В нашем современном обществе различные виды идентификаций обычно применяются вместе. Речь в данном случае идет о статусных идентификациях в широком смысле, и такие идентификации являются более действенными, если они, как это имеет место в европейских странах, тесно связаны с феодальными пережитками. В Соединенных Штатах Америки, где феодальные пережитки дают о себе знать не так сильно и где общество более динамично, подобные статусные идентификации, конечно, не имеют такого значения, и самоотождествление все больше и больше смещается в направлении переживания конформизма.
До тех пор пока я не отклоняюсь от нормы, пока я являюсь таким же, как другие, я признан ими в качестве «одного из нас», я могу чувствовать себя как «Я». Я — это «Кто, никто, сто тысяч», как озаглавил одну из своих пьес Пиранделло. Вместо доиндивидуалистического тождества-клана развивается новое тождество-стадо, в котором самоотождествление покоится на чувстве несомненной принадлежности к стаду. То, что этот униформизм и конформизм часто не бывают распознаны и скрываются за иллюзией индивидуальности, ничего не меняет, по сути дела.
Проблема самотождественности не является чисто философской проблемой или проблемой, которая затрагивает наш дух и мышление, как это обычно принято думать. Потребность в эмоциональном самоотождествлении исходит из самих условий человеческого существования и служит источником наших интенсивных устремлений. Поскольку я не могу оставаться душевно здоровым без «чувства Я», я пытаюсь сделать все, чтобы добиться данного ощущения. За страстным стремлением к статусу и конформизму скрывается та же потребность, и иногда она даже сильнее, чем потребность в физическом выживании. Явное тому доказательство, — готовность людей рисковать своей жизнью, жертвовать своей любовью, отказаться от своей свободы и собственного мышления только ради того, чтобы быть членом стада, идти с ним в ногу и достичь таким образом самоотождествления, даже если оно иллюзорно.
Тот факт, что человек наделен разумом и способностью иметь представления, ведет не только к необходимости отождествить себя, но и к необходимости духовно и эмоционально ориентироваться в мире. Данная потребность сравнима с процессом физической ориентации, завершающимся в первые годы жизни ребенка, когда он уже умеет самостоятельно бегать, брать предметы, использовать их и точно знает их предназначение. Но если ребенок может бегать и говорить, он этим умением сделает только первый шаг в направлении ориентации. Человека окружают многие загадочные явления, и поскольку он наделен разумом, то должен их каким-то образом классифицировать; он должен привести их в соотношение, которое можно понять и которое позволит ему мысленно заниматься этим. Чем больше совершенствуется его разум, тем более соразмерной становится его система ориентации, то есть тем ближе он подходит к реальности. Но даже когда ориентация человека полностью иллюзорна, он все же удовлетворяет свою потребность составить некую картину мира, имеющую для него смысл. Верит ли он в силу тотемного животного, в бога дождя или в превосходство и судьбоносное предназначение своей расы, его потребность в ориентации удовлетворяется. Конечно, картина мира человека зависит от степени развития его разума и его знания. Если объем человеческого мозга и не изменился в течение тысяч поколений, все же потребовался длительный процесс эволюции, чтобы достичь объективности, то есть способности видеть мир, природу, других людей и самого себя такими, каковы они есть, а не искаженно, через желания и страхи. Чем больше человек развивает эту объективность, чем больше он вступает в кон такт с действительностью, тем более зрелым он становится, тем больше у него возможностей построить гуманный мир, в котором он будет чувствовать себя дома. Разум есть способность людей мысленно постигать мир в противоположность интеллекту, под которым следует понимать способность манипулировать миром с помощью рассудка. Разум — это инструмент, с помощью которого человек познает истину. Интеллект — это инструмент, который ему помогает успешно действовать в мире. Первый является человеческим по своей сущности, второй принадлежит животной части человека.