Проблема человека в западной философии
Шрифт:
Тот факт, что рождение человека является чем-то негативным, а именно в том смысле, что человек был вырван из своего первоначального единства с природой, что он не может вернуться туда, откуда он вышел, имеет своим следствием трудный процесс рождения. Каждый шаг в новое человеческое бытие вызывает страх. Он всегда означает, что нам необходимо оставить старое, надежное и относительно хорошо известное состояние ради нового, которым мы еще не овладели. Если бы ребенок в момент отделения от пуповины мог думать, его, несомненно, охватил бы смертельный страх. Судьба спасла нас от этого первого панического страха. Но при каждом новом шаге, при каждой новой стадии нашего рождения нас снова охватывает страх. Мы никогда не свободны от двух противоборствующих тенденций: с одной стороны, выбраться из лона матери, из животной формы бытия в человеческую, из рабства на свободу, а с другой — возвратиться в лоно матери, в природу, в безопасное и известное состояние. В истории индивида и человеческой расы прогрессивная тенденция проявила себя как более сильная. Несмотря на это, феномен психического заболевания и возвращения человечества к состоянию, которое, казалось бы, уже было преодолено на протяжении поколений, указывает на интенсивную борьбу, сопровождающую каждый новый акт рождения [317] .
317
В
Все примечания к Э. Фромму принадлежат автору.
b) Потребности человека, которые коренятся в условиях его существования
Человеческая жизнь определяется неизбежной альтернативой между регрессом и прогрессом, между возвращением к животному существованию и достижением человеческого бытия. Каждое желание возврата болезненно и непременно ведет к страданиям и психическим заболеваниям, к физиологической или психической смерти (помешательству). Но каждый шаг вперед вызывает страх и сомнение до тех пор, пока они не будут проявляться лишь в незначительной мере. Кроме физиологически обусловленных желаний (голод, жажда и сексуальная потребность), все существенные человеческие устремления продиктованы этой полярностью. Человек должен разрешить проблему; в существующей ситуации он никогда не сможет упорствовать в пассивном приспособлении к природе. Даже самое совершенное удовлетворение всех его инстинктивных потребностей не разрешит его человеческой проблемы. Его самые сильные страсти и потребности — не те, что коренятся в его теле, а те, что имеют свои корни в особенностях его существования.
Именно здесь лежит ключ к гуманистическому психоанализу. Когда Фрейд искал основополагающую силу, движущую человеческими страстями и желаниями, он считал, что нашел ее в либидо. Но сколь бы могущественным ни было сексуальное влечение и все его разновидности, они ни в коем случае не являются самыми могущественными силами в человеке, и их неудовлетворение не есть причина психических расстройств. Самые могущественные силы, которые определяют поведение человека, берут свое начало в условиях его существования, в его «человеческой ситуации».
Человек не может жить статически, поскольку внутренние противоречия толкают его на поиски равновесия, новой гармонии вместо утраченной гармонии животного с природой. Если он удовлетворил свои животные потребности, человеческие потребности будут давать ему новый импульс. В то время как тело человека говорит ему, чтo он должен есть и чего избегать, его совесть должна подсказывать, какие потребности он должен культивировать и удовлетворять, а какие — ограничивать и подавлять. Но голод и аппетит — это функция тела, с которыми человек родился. Совесть же, хотя она и имеется в потенции, напротив, должна быть управляема людьми и принципами, которые сами развиваются только вместе с возрастанием культуры.
Все страсти и устремления человека являются попытками найти ответ на проблему своего существования, или можно сказать, что это попытка избежать душевного заболевания. (Кстати, что касается психической жизни, то настоящая проблема заключается не в том, почему люди становятся душевнобольными, а скорее в том, почему большинству из них удается избежать душевного заболевания.) Как психически здоровые люди, так и невротики одержимы потребностью найти ответ на данный вопрос. Различие состоит лишь в том, что один ответ в большей степени, чем другой, соответствует общим потребностям человека и потому скорее ведет к развитию его сил и счастью. Все культуры предлагают сложившиеся системы, в которых господствует определенное решение, а тем самым известные устремления и формы их удовлетворения. Имеем ли мы дело с примитивной религией, с теистической или нетеистической религией, — все они представляют собой попытки найти ответ на проблему существования человека. Высокоразвитые культуры и совершенно варварские культуры имеют одну и ту же функцию; единственное их различие состоит в том, лучше или хуже является найденный ими ответ. Тот, кто отклоняется от культурного образца, также находится в поисках этого ответа, как и его более приспособленный собрат. Его ответ может быть лучше или хуже ответа, который дает культура, но в любом случае речь идет о том же фундаментальном вопросе, поставленном человеческим существованием. В этом смысле все культуры религиозны, и каждый невроз есть частная форма религии, при условии, что мы будем понимать под религией попытку найти ответ на проблему человеческого существования. Чудовищную энергию, породившую психические заболевания, а также энергию, скрытую в искусстве и религии, нельзя понять как следствие фрустрированных и сублимированных физиологических потребностей. Речь идет скорее о попытках решить проблему полного рождения человека в качестве человека. Все люди идеалисты, и они не могут обойтись без того, чтобы не быть идеалистами, если под идеализмом понимать стремление к удовлетворению потребностей, которые являются специфически человеческими и выходят за рамки физиологических потребностей организма. Единственное различие заключается в том, что одна разновидность идеализма приводит к хорошему и адекватному решению данной проблемы, а другая — к решению плохому и деструктивному. Решение относительно того, что хорошо и что плохо мы должны принять, основываясь на знании природы человека и законов, определяющих ее развитие.
Каковы же потребности и страсти, берущие свое начало в существовании человека?
Человек был вырван из единства с природой, характеризующего животное существование. Поскольку он располагает разумом и воображением, он осознает свое одиночество и обособленность, свое бессилие и незнание, случайность своего рождения и своей смерти. Человек не мог бы и мгновение вынести это состояние, если бы не имел возможности вступать в отношения с окружающими людьми, что заменило ему старые, регулируемые инстинктами связи. Даже если бы были удовлетворены все его физиологические потребности, он ощущал бы свое состояние одиночества, как тюрьму, из которой он должен вырваться, чтобы остаться здоровым. Душевнобольной фактически является человеком, которому совсем не удалось достичь какого-либо единения. Он находится в плену, даже если он не живет за зарешеченными окнами. Объединиться с другим живым существом, вступить с ним в отношения — это настоятельная потребность, от удовлетворения которой зависит душевное здоровье человека. Эта потребность стоит за всеми явлениями, составляющими шкалу интимных человеческих отношений, за всеми страстями, которые
Есть различные возможности искать и достичь объединения. Человек может попытаться достичь единства с внешним миром тем, что он полностью подчиняется человеку, группе, институту или богу. Таким образом он преодолевает отторгнутость своего индивидуального бытия, становясь частью другого человека или чего-то еще, что больше, чем он сам; он переживает свое самоотождествление в единении с силой, которой подчинился. Другая возможность для преодоления этой обособленности лежит в прямо противоположном направлении: человек может попытаться достичь единства с внешним миром тем, что он приобретает над ним власть, при этом он делает других составной частью самого себя и таким образом трансцендирует свое индивидуальное бытие через порабощение других. Общий элемент подчинения и порабощения других — симбиозная природа соотнесенности. Оба участника такого отношения потеряли свою целостность и свою свободу. Они живут в зависимости друг от друга, один живет за счет другого; каждый из них удовлетворяет свою потребность в близости, однако оба страдают от недостатка внутренней силы и веры в себя, для чего были бы необходимы свобода и независимость. Кроме того, им постоянно угрожает сознательная или неосознанная враждебность, которую обязательно порождает симбиозное отношение [318] . Реализация основанной на подчинении (мазохистской) или покоящейся на порабощении (садистской) страсти никогда не приводит к удовлетворению. Они обладают динамикой, которая сама себя подгоняет. И поскольку никакое подчинение или порабощение (или владение, или слава), сколь бы велики они ни были, не может дать человеку ощущения самотождественности и единения с другими, он пытается добиться все большего и большего. Конечный результат такой страсти — крах. По-другому быть и не может. Эти страсти нацелены на то, чтобы достичь чувства единения, но при этом они разрушают ощущение целостности человека. Тот, кто одержим такой страстью, в действительности зависит от другого; вместо того чтобы развивать свое, индивидуальное бытие, он делает себя зависимым от того, кому он подчиняется или кого он порабощает.
318
ср.: Fromm E. Escape from Freedom. N.Y., 1941.
Есть только одна страсть, которая удовлетворяет потребность человека в единении с миром и одновременно в достижении чувства целостности и индивидуальности, — любовь. Любовь — это объединение с другим человеком или предметом вне самого себя при условии сохранения обособленности и целостности самого себя. Любовь — это опыт деления и общности, который позволяет полностью развить собственную внутреннюю активность. Переживание любви делает излишними иллюзии. Мне больше не нужно преувеличивать образ другого или представление о самом себе, поскольку реальность живого деления и любви позволяет мне трансцендировать мое изолированное существование и одновременно переживать себя в качестве субъекта тех сил, которые составляют акт любви. Это касается особого качества процесса любви, а не ее объекта. Любовь находит свое выражение в солидарности с окружающими нас людьми, она воплощается в эротической любви между мужчиной и женщиной, в любви матери к своему ребенку и в любви к самому себе как человеческому существу. Она воплощается в мистическом переживании единения. В акте любви я един со Вселенной и тем не менее остаюсь самим собой, неповторимым, особым, ограниченным смертным человеческим существом. Именно из этой полярности обособленности и объединения родилась и постоянно возрождается любовь.
Любовь является одним из моментов того, что я обозначил как продуктивную ориентацию: деятельное и творческое отношение человека к другому человеку, к самому себе и природе. В области мышления продуктивная ориентация выражается в правильном постижении мира посредством разума. В области деятельности продуктивная ориентация выражается в продуктивной работе, прототипом которой могут служить искусство и ремесло. В области чувств продуктивная ориентация выражается в любви, которая означает переживание единения с другим человеком, со всеми людьми и с природой, однако при условии, что сохраняется чувство собственной целостности и независимости. Переживание любви приводит к парадоксальной ситуации, когда два человека становятся одним и одновременно остаются двумя личностями. Любовь в этом смысле никогда не ограничивается одной личностью. Если я люблю одного-единственного человека и никого больше и если моя любовь к определенной личности еще больше отчуждает меня от других людей и еще дальше отдаляет меня от них, то я привязан определенным образом к этому человеку, но я не люблю. Если я могу сказать: «Я тебя люблю», я говорю тем самым: «Я люблю в тебе все человечество, все живое; я люблю в тебе также и самого себя». В этом смысле любовь к себе противоположна эгоизму. Последний фактически является жадным интересом к самому себе, который проистекает от недостатка настоящей любви к себе и компенсирует этот недостаток. Напротив, любовь делает меня, как это ни парадоксально, более независимым, поскольку я становлюсь более сильным и счастливым, — и все же она делает меня единым существом с любимым человеком, причем настолько, что в некоторые моменты индивидуальность кажется погашенной. Когда я люблю, я проделываю опыт «Я есть Ты», «Ты» — как любимый человек, «Ты» — как посторонний, «Ты» — как все живое. Переживание любви — единственный ответ на вопрос, чтo означает быть человеческим существом, и только она является порукой душевного здоровья.
Деятельная любовь всегда включает набор следующих ориентаций: забота, чувство ответственности, уважение и понимание [319] . Если я люблю, то другой (тот, кого я люблю. — Прим. ред.) близок мне. Это означает, что у меня есть активный интерес к его росту и счастью. При этом я являюсь не только зрителем, я чувствую себя ответственным за него. Я отвечаю на его потребности, как на те, которые он может выразить, так и на те, которые он сам не осознает. Я уважаю его, оказываю ему почтение (в соответствии с первоначальным значением, восходящим к re-spicere), я вижу его таким, каков он есть, объективно, а не искаженно, через мои желания и опасения. Я знаю его, я проник сквозь поверхность к сердцевине его бытия и вступил с ним в отношения из самой своей сердцевины, из самого центра, а не только поверхностью своего существа. (Эта идентичность слов «любить» и «познавать» видна в древнееврейском jadoa и в немецких словах meinen и minnen.)
319
ср.: Fromm E. Man for Himself. An Inquiry into the Psychology of Ethics. N.Y., 1947.