Проблеск истины

Хемингуэй Эрнест

Вскоре мы обнаружили огромное стадо, бредущее в низине прямо под нами. Там были и горделивые быки, и старые толстые коровы, и молодые бычки, и телята. Проплывали изогнутые рога, тяжелые складки жира, лепешки засохшей грязи, вытертые проплешины на коже — могучая черно-серая река, над которой мелькали птицы: мелкие, остроклювые, суетливые, как скворцы на лужайке. Буйволы двигались медленно, на ходу выщипывая траву, оставляя после себя голую землю; тяжелый запах скота достиг наших носов — и тут нас накрыли мухи. Натянув рубаху на голову, я насчитал сто двадцать четыре буйвола. Ветер был правильным, они нас не учуяли. Птицы тоже ничего не заметили: мы стояли слишком высоко. Выдать нас могли только мухи, но, по счастью, они не отличались

болтливостью.

Время шло к полудню, жара набирала силу, и главная наша удача была еще впереди, хотя мы об этом не догадывались. Медленно проезжая через редколесье, мы внимательно осматривали каждое дерево — искали леопарда, известного возмутителя спокойствия. Я намеревался его убить по просьбе жителей Шамбы, где он зарезал шестнадцать коз; охотоведческое хозяйство дало добро на отстрел, поэтому мы имели право преследовать зверя на колесах. Леопард, некогда считавшийся официальным вредителем, был недавно переведен в статус королевской дичи, однако не подозревал о своем повышении, иначе не совершил бы поступка, поставившего его вне закона и отбросившего назад в категорию вредителей. Шестнадцать коз за одну ночь было явным перебором, особенно если учесть, что съесть он мог всего одну. К тому же половина убитых коз принадлежала семье Деббы.

Мы выехали на живописную поляну; слева росло высокое дерево, раскинув две ветви в стороны, параллельно земле: одна ветвь простиралась над поляной, другая уходила в тень. Вершина и ствол прятались в густой листве.

— Вот идеальное дерево для леопарда, — сказал я Нгуи.

— Ндио, — тихо ответил он. — А вот и сам леопард.

Мтука заметил, что мы смотрим на дерево, и остановил машину, хотя не слышал, о чем мы говорим, и не видел леопарда. Я вышел со старым «Спрингфилдом» наготове. Зверь лежал на правой ветке, растянувшись во всю длину; листва шевелилась, и по пятнистой шкуре гуляли тени. Высота была где-то шестьдесят футов. Улегшись здесь отдохнуть в жаркий ясный полдень, он совершил еще большую ошибку, чем когда зарезал понапрасну шестнадцать коз.

Я поднял «спрингфилд», сделал вдох и на выдохе плавно потянул спуск, целясь в шею за ухом. Пуля прошла выше, даже не задев зверя; он тяжко припал к ветке. Я передернул затвор и влепил вторую ему в плечо — раздался шлепок, и леопард шумно рухнул, изогнувшись полумесяцем. Тело грузно ударилось о землю.

Нгуи и Чаро радостно хлопали меня по спине, Чаро пожимал руку. Старый оруженосец Отца тоже тряс мне руку и плакал: его взволновало эффектное падение леопарда. При рукопожатии он особым образом складывал пальцы — это было секретное приветствие камба. Свободной рукой я пытался перезарядить винтовку. Нгуи в возбуждении взял винтовку вместо дробовика, и мы осторожно приблизились к месту, куда упал леопард, зарезавший коз моего тестя. Леопарда не было.

На земле виднелось углубление, оставленное упавшим телом. Кровавый след — яркий, со сгустками — уходил налево, в заросли кустарника. Заросли были густыми, как корни болотных мангров, и никто больше не поздравлял меня секретным рукопожатием камба.

— Джентльмены, — объявил я по-испански, — ситуация радикально изменилась.

Уроки Отца не прошли даром, я знал, что нам следует делать, но когда речь идет об укрывшихся в кустах раненых леопардах, ни один случай не похож на другой. Звери ведут себя по-разному, общее лишь одно: рано или поздно они неизменно нападают — и бьются до последнего. Поэтому я и целился в шею за ухом. Теперь, однако, поздно сожалеть о промахах…

Нашей первой проблемой был Чаро. Во-первых, леопарды драли его уже дважды; во-вторых, он годился мне в отцы, хотя никто толком не знал, сколько ему лет. Чаро норовил первым полезть в кусты, буквально повизгивая от нетерпения.

— Так, отошел от кустов! Живо! Разберутся без тебя. Залезь на крышу машины и сиди.

— Хапана, бвана.

— Не хапана, а ндио. Ты понял? Ндио!

— Ндио, — процедил он, не

добавив «бвана», что считалось прямым оскорблением.

Нгуи уже успел зарядить двенадцатизарядный помповый «винчестер» крупной картечью ССГ, с которой в Англии ходят на лося. Такого боеприпаса нам еще применять не доводилось, и меньше всего мне хотелось осечек, поэтому я распечатал новую коробку птичьей картечи № 8 и перезарядил оружие, а оставшиеся патроны рассовал по карманам. На коротких дистанциях мелкая картечь работает, как литая пуля. Я видел ее эффект на человеке: небольшое входное отверстие с иссиня-черными краями и грудная клетка, полная свинца.

— Квенда, — сказал я, и мы двинулись по кровавому следу.

Нгуи шел впереди, глядя под ноги, я с дробовиком прикрывал его сзади. Оруженосец Отца остался с винтовкой в машине. Чаро на крышу не полез, а уселся на заднее сиденье, вооружившись лучшим из трех копий.

Нгуи нагнулся к кровяному сгустку и передал мне белый осколочек: фрагмент лопаточной кости. Я машинально положил его в рот. Не знаю, зачем я это сделал, но зверь сразу стал мне ближе; прикусив кость, я почувствовал вкус крови — совсем как человеческой — и понял, что леопард свалился с ветки не просто так. Мы с Нгуи дошли по следу до того места, где он исчезал в сплетении мангровых корней. Листва была ярко-зеленой, и кровь отчетливо виднелась внизу, на уровне плеча зверя: очевидно, он ползком скрылся в зарослях.

Нгуи пожал плечами и покачал головой. Рядом не было Белого Человека, который спокойным голосом вещал бы о сложности ситуации или нетерпеливо покрикивал на нерасторопных «дикарей», науськивая их, как гончих собак. Был только раненый леопард, только что перенесший падение, после которого не выжил бы ни один человек, и выбравший для последней битвы труднодоступную позицию, где ему, при его изумительной кошачьей живучести, ничего не стоило убить или серьезно покалечить любого, кто отважится к нему подойти. Пожалев о глупости леопарда, неизвестно для чего зарезавшего злосчастных коз, и о своих обязательствах перед известным журналом, согласно которым я должен был его истребить, а потом сфотографироваться возле трупа, я изо всех сил прикусил осколок кости и махнул рукой, подзывая машину. Острый уголок поранил мне щеку, и ко вкусу леопардовой крови примешался знакомый вкус моей собственной.

— Твенди ква чуй, — приказал я, используя множественное повелительное, как и подобает настоящему лидеру. — Идем на леопарда.

Легко приказать, трудно сделать. У Нгуи были «Спрингфилд» и отличное зрение; у оруженосца Отца — зрение не хуже и «штуцер» калибра 0,577, чья отдача гарантированно сажала его на задницу. У меня был старенький, проверенный, трижды менявший приклад, отполированный до глянца, быстрый, как кобра, двенадцатизарядный помповый «винчестер», сделавшийся за 35 лет совместных побед и поражений настоящим другом. Мы прошли вдоль зеленой стены слева направо, от кровавого следа до западной границы, откуда была видна машина, но леопарда не обнаружили. Затем ползком, заглядывая в просветы между корнями, добрались до восточной границы и вернулись к тому месту, где кровь на темно-зеленых листьях еще не подсохла. Леопарда не было. Оруженосец Отца отступил с большим ружьем наготове, а я сел на землю и принялся палить веером в переплетенные корни, ведя стволом слева направо. На пятом выстреле леопард взревел: судя по звуку, он засел глубоко в зарослях чуть левее кровавого следа.

— Видишь его? — спросил я Нгуи.

— Хапана.

Я дозарядил дробовик и дважды выстрелил в направлении рыка. Леопард снова взревел, затем кашлянул.

— Пига ту, — сказал я.

Нгуи тоже выстрелил два раза. Вновь раздался рык.

— Пига ту.

Я дважды выстрелил на звук.

— Я его вижу, — сказал оруженосец Отца.

Мы встали, и Нгуи сказал, что тоже видит леопарда. Я по-прежнему ничего не видел.

— Пига ту.

— Хапана, — ответил Нгуи. — Твенди ква чуй.