Проблеск истины

Хемингуэй Эрнест

— Ты все утро тихий, даже на себя не похож. О чем думаешь?

— О птицах, о странах. О том, какая ты у меня хорошая.

— Вот здорово, спасибо!

— Я не в качестве духовной практики.

— Не волнуйся за меня, это пройдет. Может, не так быстро, как хотелось бы. Из бездонной ямы одним прыжком не выскочишь.

— Хороший вид спорта, надо в следующую Олимпиаду включить.

— Тебе в нем равных не будет.

— У меня иные цели.

— Твои цели давно мертвы, как мой лев. Ты их пострелял навскидку, когда был в ударе.

— Смотри,

еще аисты…

Африка — хорошее место для выращивания долго — живущей печали, особенно когда в лагере вас двое, а в шесть часов вечера уже темно. Мы старались не говорить о львах, даже не думать о них, и пустота, в которой гнездилась печаль мисс Мэри, постепенно заполнялась странной и в то же время привычной рутиной, заволакивалась уютным туманом ранних сумерек. Когда костер догорел, я приволок длинное тяжелое бревно и положил на угли. Мы сидели на раскладных стульях и смотрели, как ночной ветер теребит костер, выдувая из — под дерева язычки пламени. Ветер был так легок, что казался прохладой неподвижного воздуха; мы видели его лишь благодаря огню. Есть много способов увидеть ветер, и самый красивый из них — смотреть на огонь.

— С костром не бывает одиноко, — сказала мисс Мэри. — Хорошо, что, кроме нас, никого нет. Бревна хватит до утра?

— Если ветер не поднимется.

— Так странно, что завтра не надо ехать за львом. У тебя ведь никаких забот на завтра?

— Никаких, — солгал я.

— Не скучаешь по прошлым проблемам?

— Нет.

— Может, наконец получится сфотографировать буйволов в цвете. Куда они ушли, как ты думаешь?

— Наверное, в Чулус. Узнаем, когда Уилли прилетит на «сессне».

— Представляешь, много веков назад вулкан набросал камней, и некоторые места сделались недоступными. Туда вообще невозможно добраться, с тех пор как человек начал ездить на колесах.

— Современному человеку без колес нельзя. Местные уже не согласны работать носильщиками, а вьючных животных убивает муха цеце. Если в Африке еще и остались девственные места, так это благодаря мухе и пустыням. Муха цеце — лучший друг животных. Убивает только пришлых, своих не трогает.

— Странно, правда? Мы так любим животных — и в то же время почти каждый день убиваем их.

— Ничем не хуже фермеров, что любят домашнюю птицу. На завтрак они едят яйца, а на обед курятину.

— Это разные вещи.

— Принцип тот же. Сейчас поднялась новая трава, и дичи стало столько, что про львов мы в ближайшее время не услышим. Какой резон таскать скот у масаи, когда вокруг столько дичи?

— У масаи тоже скота навалом.

— Это точно.

— Иногда я думаю: дураки мы, что охраняем их скот.

— Если в Африке не чувствуешь себя дураком, то ты и есть дурак, — изрек я с дурацкой напыщенностью, что, впрочем, было простительно: наступил тот час, когда в ночном небе проклевываются первые звезды, а разговор начинают отягчать помпезные обобщения.

— Может, пойдем спать? — предложил я.

— Пойдем. И забудем все плохое, как примерные котята. Заберемся под одеяло, будем

слушать ночь.

И мы ушли в палатку, и любили друг друга без печали, и слушали голоса ночи. Когда костер угас, возле самой палатки прошла гиена. Я полулежал под москитной сеткой, прислонившись спиной к брезентовой стене, чтобы Мэри было удобно в кровати. Гиена несколько раз крикнула — голос был странный, уходящий вверх. Ей ответила подруга, и вместе они убежали через лагерь к периметру. Налетел ветер, отсвет костра сделался ярче, и Мэри шептала:

— Вот лежим, как котята, а вокруг африканская ночь, горит наш верный костер, дикие звери занимаются своими делами… Ты правда меня любишь?

— А как ты думаешь?

— Наверное, любишь.

— Наверное?

— Точно любишь.

Чуть погодя мы услышали кашель двух львов, вышедших на охоту, и гиены разом притихли. Потом далеко на севере, где страна геренуков переходит в каменистый лес, раздался львиный рык: тяжелый вибрирующий голос крупного зверя. Мэри прижалась ко мне, я обнял ее крепче.

— Слышишь: новый лев, — прошептала она.

— Про которого мы ничего не знаем. Если масаи начнут говорить о нем гадости, я не стану спешить с выводами.

— Мы о нем позаботимся, правда? Пусть он будет наш, как этот костер.

— Пусть лучше будет свой собственный.

Мэри быстро уснула. Я тоже уснул и чуть погодя проснулся от львиного рыка, но Мэри уже крепко спала, и ее дыхание было тихим.

Глава двенадцатая

— Мемсаиб болей? — спросил Мвинди, поправляя ее подушку и щупая надувной матрас, прежде чем ловко заправить под него край простыни.

— Немножко.

— Потому что лев кушай.

— Глупости. Мемсаиб болей еще до того, как мы… э-э, лев убивай.

— Лев быстро-быстро беги, очень быстро. Когда умирай, сильно сердись. Мясо яд получайся.

— Чушь!

— Хапана чушь, — мрачно возразил Мвинди. — Бвана капитан старший егерь тоже лев кушай. Теперь тоже болей.

— Бвана капитан старший егерь еще в Саленге той же болезнью болей.

— И в Саленга лев кушай.

— Мвинди чушь городи, — сказал я. — Бвана старший егерь заболей много раньше, чем я льва убивай. Я отчетливо помню. Хапана кушай льва в Саленга. Кушай уже здесь, после сафари. Когда лев Саленга убивай, сперва шкура сдирай, мясо разруби да коробка разложи, никто сразу не кушай. Твой память совсем дурной стал.

Мвинди пожал плечами.

— Бвана капитан старший егерь лев кушай — заболей. Мемсаиб лев кушай — заболей.

— А кто лев кушай и не заболей? Я не заболей.

— Шайтани! — ответил Мвинди. — Ты тоже болей, когда молодой. Мало-мало смерть не наступи, я сам смотри. Давно-давно, тоже лев тогда убивай, сильно заболей. Все люди помни, как ты умирай. Бвана помни, мемсаиб помни, ндедж помни.

— Я тогда ел львиное мясо?

— Нет.

— А заболел я раньше, чем убил льва?

— Ндио, — неуверенно сказал Мвинди. — Заболей, потом убивай.