Пробный камень
Шрифт:
— Вадим Степанович! Спрячьте, пожалуйста, подальше! Это очень важно и ценно!
— А что в нем?
— Это пока тайна!
— От кого?
— От всех!
Скептически взглянул Вадим Степанович на Бориса.
— Тайна от всех — недолговечна. Рано или поздно о ней узнают, и тогда всем бывает очень неприятно.
— Ну прошу вас!.. Я ведь сам потом все расскажу ребятам!
— А после этого они не назовут тебя лгуном?
— Скрыть и соврать — не одно и то же!
— Но близко, — возразил Вадим Степанович.
— Иногда и соврать полезно!
—
— А когда врач не говорит правду больному?
— Это особый случай… Я надеюсь, у вас все здоровы!
— Здоровы! Не беспокойтесь!.. Ну пожалуйста, Вадим Степанович! Возьмите и сохраните! Я боюсь потерять или… намокнет, испортится!
— Сохраню! — согласился Вадим Степанович. — Но поверь моему опыту: чем скорее перестанет существовать эта тайна, тем лучше будет для тебя…
Возвращаясь пешком к острову, Борис не чувствовал удовлетворения. На душе было неспокойно. Ему бы радоваться, что теперь он может не думать о задолженности колхозу, но настоящая большая радость не приходила. Если она и была, то какая-то неполная, ущербная, подпорченная гнетущим ожиданием чего-то неизбежного и неприятного.
Волновался и Вадим Степанович. Случай с Шуркой Гаем, неожиданный приход Бориса, таинственный конверт, оставленный на столе, — все это говорило о том, что среди ребят начался разлад. Надо было безошибочно определить: стоит ли вмешаться или предоставить им возможность самим разобраться во всем. Вадим Степанович не сомневался, что причина разлада — в самих ребятах, в их характерах, в их подходе к жизни и труду. Все другое, постороннее, непосильное для подростков и потому способное вызвать трения и раздоры, постоянно устранялось взрослыми. «Пусть сами! — решил Вадим Степанович. — Излишняя опека лишь повредит. Разберутся!»
А Борис все быстрее и быстрее шагал к острову. Длинные жерди волочились сзади, оттягивали руки и мешали идти. Он сердито дергал их, сбиваясь с шага. Увидев остров, Борис пристроил жерди на плечо и побежал. Ему не терпелось поскорей очутиться среди своих ребят. Решил он, что немедленно, как только переправится на остров, позовет Зою, Кольку и Олега и расскажет им про выигрыш. Он даже не будет спорить, если эти трое не захотят хранить тайну и посоветуют ему сообщить о выигрыше всем ребятам.
Непривычной тишиной встретил его остров: ни голосов, ни тракторного тарахтения. У палаток, у кухни, на опушке рощи разобщенно — по двое, по трое — сидели или стояли мальчишки и девчонки. Они видели Бориса, но никто не заторопился к берегу.
Подавив недоброе предчувствие, Борис закричал:
— Э-ге-гей!
Где-то около кухни встал с пенька Колька и неторопливо пошел к берегу. С большим куском фанеры выскочил из палатки Ромка. Он повернул фанеру так, чтобы Борис мог прочитать написанное большими черными буквами короткое, как удар, слово: «вор!».
Отупело
Только после этого понял Борис, что позорное, убийственное слово относилось к нему.
Колька подошел к лодке, но Борис не мог его ждать. Он рванулся к берегу, в одежде прыгнул в воду и бешено заработал руками и ногами. Одна была у него мысль, одно стремление — поскорей переплыть реку и снять с себя постыдное страшное подозрение. Он понял, что ребятам уже известна его тайна, и подумал об Олеге. Лишь от него могли они узнать про выигрыш. Но Борис даже не рассердился на него, потому что и сам был сейчас, готов рассказать все.
Он плыл, а ребята подтягивались к берегу. Шел и Ромка, почесывая ушибленную спину и с нетерпением ожидая минуты своего торжества.
Почувствовав под ногами дно, Борис заторопился еще больше и крикнул из воды:
— Не вор я, ребята! Не вор!
— Выходи, — сказал Колька.
Борис выбрался на берег и повторил:
— Не вор!.. Хотел, как лучше!
— Где карточка? — подступил к нему Ромка. — Если замочил и испортил, мы тебе…
— У Зевса! На сохранении!
— Значит, ты все-таки выиграл! — упавшим голосом произнесла Зоя.
— Выиграл, — опустил голову Борис.
Ромка снизу заглянул ему в лицо.
— Сколько?
— Не знаю… На пять номеров… А сколько — не знаю.
— Крупно! — вырвалось у Олега.
— Точнее? — повернулся к нему Ромка.
— До десяти тысяч.
— Да вы же поймите! — взмолился Борис. — Не для себя! Для всех нас!.. Чтоб страховка была! Чтоб было чем долг погасить, если овощами не рассчитаемся!.. И боялся я, что разленитесь, когда узнаете… А осенью я бы вам сказал!
Такого объяснения не ожидал никто. Большинство ребят приняли его с облегчением. Как-никак, а самые страшные подозрения отпадали. Борису поверили, потому что этот поступок был вполне в его характере.
Зоя тоже поверила и поняла Бориса, но обида на него не прошла. Недоверие глубоко оскорбило ее. С упреком смотрела она на мокрого растерянного Бориса. Было жалко его и больно.
Поверил и Шурка Гай. С досадой подумал он, что напрасно вместе с Ромкой затевал переворот. Ребята могут простить Бориса. Если он останется в вожаках, то обязательно узнает, кто и что говорил о нем, когда его не было на острове.
А для Сени Сивцева недоразумение казалось вполне выясненным и он пробурчал:
— Работа стоит. Полдня проволынили.
— Ой! А каша-то! — воскликнула Катя и побежала к кухне.
За кашу она не беспокоилась, а хотела отвлечь ребят, чтобы они не приставали больше к Борису.
— Да погодите вы! — заволновался Ромка, чувствуя, что доля в выигрыше уплывает из его рук. — Во-первых, еще проверить надо: у Зевса ли карточка? А во-вторых, решить вопрос, что делать с деньгами!.. Поняли? Нет?.. Хватит нас долгами запугивать! Деньги на бочку! Поровну делить будем!