Пробуждение.
Шрифт:
Вскоре я нагнал ее и подошел сбоку. Женщина шла с трудом, но упорно. Снег не давал ступать широко, его было уже по середину голени. Руки держала в карманах дубленки, капюшон накинут на голову, лицо нахмурено, сосредоточено. От такой непростой ходьбы дыхание стало тяжелым и частым. Женщина не сразу увидела меня.
– Опять Вы! Слушайте, я уже всё сказала, и даже больше! Я иду пешком, и в этом нет ничего ужасного!
– Отлично, а я просто иду вместе с Вами! – задорно ответил я, и на душе у меня и правда было очень легко.
Она сперва будто не услышала меня,
– Вы… что?
– Иду с Вами. Вместе веселее будет. Вы же говорите, что ничего нет опасного, что тут часок только прогуляться. Как раз меня чаем напоите, спать уложите, а утром я и пойду на автостанцию. У меня дело не такое уж срочное.
Женщина изумленно смотрела на меня. Никак не могла взять в толк, что говорю всерьез. Наконец, кажется, поверила.
– Ну… ну ладно, пойдемте, – потом неловко добавила: – Спасибо.
– Отлично. Давайте я первый пойду, буду дорогу прокладывать, как ледокол, – я слегка обогнал ее, пошел впереди. Услышал сзади снова какие-то слова, но толком даже не разобрал.
– Что говорите?
– Вас как зовут?
– Саша… То есть Александр.
– А меня Елена. Кстати, Александровна…
– Ну вот, наконец-то и познакомились!
Так мы и шли, всё дальше удаляясь от занесенной снегом автоколонны. Скоро автобусы совсем пропали из виду. Вокруг были только белая степь и серое небо, мешавшиеся друг с другом в каком-то неясном, смутном, словно дурной сон, мареве метели. Воющий ледяной ветер, ставший уже как будто привычным, упругие снопы снежных хлопьев и больше ничего…
Идти было тяжело. Ноги вязли в глубоком снегу, ледяной холод набивался в ботинки, сводил ступни. Ветер хлестал порывами справа, бросал в лицо хлопья. Но, как ни странно, в целом не было холодно. Движения давались непросто, приходилось делать усилия, и от этой работы тело согревалось. Я даже немного вспотел. Только лицо немело от ветра, да ноги морозил проникающий в обувь снег. Да, идти было тяжко. Но ходьба уже стала какой-то автоматической: шаг, еще шаг, снова шаг… Это облегчало работу.
Мы брели уже долго, часа два. Размеренно шли, смотря под ноги. Впереди пустота – только трепещущая снежная серость, поглотившая в себе горизонт. Смутно угадывалось направление дороги – по небольшому возвышению, да по тому еще, что я два раза провалился по пояс в снег, сойдя с трассы. Ветер свистел так, что слов даже на небольшом расстоянии было почти не слышно, и потому мы молчали. Я просто периодически оглядывался на свою спутницу, смотрел на ее опущенную голову. Но мог бы и не оборачиваться – я будто спиной чувствовал, что она по-прежнему там. Было заметно, что движения давались ей всё сложнее. Иногда, когда силы у нее кончались, она немного отставала. Пару раз даже приседала в снег. Я ждал, пока она отдохнет, помогал подняться, и мы продолжали путь.
Шли. На ветер уже и не обращали внимание, как и на снег в ботинках и сапогах. Я погрузился в мысли. То, что я не
Я вдруг почувствовал, что за мной никого нет. Обернулся – и точно. Женщина сидела в снегу черным пятном, метрах в двадцати сзади.
– Вы чего там? – крикнул я. Молчание в ответ. Я пошел к ней.
– Устали?
Женщина подняла голову и посмотрела на меня из темноты надвинутого капюшона. Мне стало страшно – отчаяние было в ее глазах.
– Она умерла, – еле расслышал я в вое ветра ее слова. Голова у меня загудела, будто по ней ударили. Я не знал, что ответить.
– Она умерла, – громче произнесла женщина, – Я чувствую. Оборвалось что-то внутри. Как струна, – она уже не смотрела на меня, а просто уставила глаза перед собой. Из них по щекам текли горячие слёзы.
– Да бросьте, откуда можете знать?! Вы просто устали. Сейчас отдохнем и пойдем опять, там, по-моему, уже деревня рядом… – пытался я ее приободрить, но получалось неважно.
– Не могу больше идти, – обреченно сказала она. – Сил нет. Да и незачем. Чувствую, что всё… конец, – она сжала покрасневшей на морозе рукой дубленку на груди, – сердце… Сводит.
Я понял, что дело плохо. Она бледнела на глазах. Еще несколько секунд – и упадет в обморок. Я присел перед ней на корточки, принялся тормошить за плечи.
– Хватит, я Вам говорю! Нам идти осталось – ерунда! Сейчас кого-нибудь найдем, отогреемся, и дальше – к маме Вашей. Я уверен, она жива. Хватит ее хоронить!
– Я так устала. Не могу больше, – тяжело дыша, Елена подняла воспаленные глаза, но смотрела как будто сквозь меня. Лицо было белым, на нем застыла маска отчаяния. – Мама, мамочка… – сказала она вдруг дрожащим голосом, и слёзы новым потоком потекли из глаз. Она закрыла лицо руками.
Я сел перед ней. Надо было что-то делать. Но не сейчас. Пусть поплачет немного. Когда она отняла руки от лица, я поднялся, подошел сзади.
– Так, мы с Вами тут сидеть всю ночь не будем. Снегом заметет, – я взял ее под плечи, приподнял. Сначала она просто повисла на мне, будто была совсем без чувств, затем более-менее встала на ноги. Но сопротивлялась:
– Александр, Саша, оставьте меня, хватит.
– Нет уж, решили идти, надо идти. Что Вы раскисли? Решили, что всё? С чего вдруг?
– Чувствую.
– Я тоже много чего чувствую. Например, что поселок близко.
– Какой поселок… – обреченно бросила она.
– Как какой? Ваш, точнее, который первый, перед Вашим. Как его?