Пробуждение
Шрифт:
— Это у тебя природное, или специально уроки брал? — серьезно спрашивает Роман.
— Ты о чем? — недоумевает сбитый с толку Степан.
— А вот, паясничанье, — невозмутимо поясняет кирасир.
— Презренный червь, — вопит гусар, — я раскрываю перед тобой богатства моей необъятной прекрасной души, а ты в ответ жуешь свою бычью жвачку да сплевываешь.
Такие перепалки, конечно, происходили тоже только ради развлечения.
Было у нас в команде немало талантливых ребят музыкантов, рассказчиков, певцов. Импровизированные концерты проходили с исключительным успехом. Обалдевшие от ничегонеделания вольноопределяющиеся жадно слушали выступавших товарищей. Народ скучал и тянулся всей душой ко всему светлому.
17 июля
Вильна. Население Двинского военного округа призвано на окопные работы. Значит, опасность велика.
Распространяются разные слухи: нами оставлена Митава, население Варшавы покинуло город, мосты через Вислу взорваны. И не слух — все пленные немцы из Вильны отправлены в Витебск.
Слухи
Слухи действуют на нервы, но никуда от них не денешься.
24 июля
«Солдатский вестник» сообщил, что вчера, в 9 часов вечера, Варшава оставлена нами. Не хочется верить.
А если оставлена Варшава, то и Новогеоргиевск или в осаде, или тоже оставлен. Неужели попали в плен наши товарищи? В плену и Чурсанов Алексей Яковлевич, наш взводный, мечтавший о том, чтобы скорее замирились, и строгий, но знающий и умный подпрапорщик Федоровский? Может быть, в плену и мой учитель кузнец Неклюдов Александр Никифорович, учивший меня быть ближе к народу, солдатам, рассказывавший мне о горькой жизни крестьянина и рабочего, сомневавшийся в необходимости войны для рабочих и мужиков. Так он мне и недоговорил чего-то! Что это могло быть?
26 июля
Получили газеты: Варшава действительно оставлена нами.
Сегодня предпринял очередную прогулку по городу. Несмотря на то что Вильна очень стара, особенно интересных памятников старины здесь нет, кроме Замковой горы да дворца Гедимина. Зато замечателен собор из красного кирпича. Многочисленные кружевные башенки и шпили делают его похожим на знаменитый Миланский собор, который я неоднократно видел на картинках.
Вторая достопримечательность Вильны, по-моему, дом скульптора Антокольского. В доме и палисаднике выставлено большинство его творений, только, к сожалению, все копии скульптур окрашены в желтый цвет: возможно, что они из глины и окрашены масляной краской для предохранения от дождя, снега. Но желтая краска расхолаживает.
Из письма отца узнал, что в Вильне находится второй сын «муллы» Борис Говоров, и тоже писарь. Сегодня я посетил его. Борис славный, скромный парень, неспособный к наукам, но с хорошими задатками рисовальщика. Теперь он работает в Виленской инженерной дистанции, и не писарем, а чертежником. Положением доволен, выглядит хорошо, военная служба пошла ему впрок.
29 июля
«Солдатский вестник» сообщил сегодня, что офицеры получили указание не применять излишних строгостей к солдатам за неотдание чести. Что это сообщение «солдатского вестника» правильно, я практически испытал сегодня. Шел по городу. Вижу — идет навстречу офицер. Мне показалось, что его погоны рябые. К тому же они были серебряные. Машинально я решил: военный чиновник, таким мы, вольноопределяющиеся, чести не отдавали, считая это ниже своего достоинства. Чиновник прошел, я на него и не взглянул. Вдруг — я это немедленно уловил — чиновник круто повернулся назад, обогнал меня, и я услышал свистящий шепот:
— Вольноопределяющийся! Почему не отдаете честь? Бог мой! Инженерного капитана я принял за чиновника.
— Прошу простить! Задумался. — Я стоял и держал руку по всем правилам, под козырек.
— Меньше думайте на улицах, вольноопределяющийся! Вам это вредно! Идите!
Случись подобное неделю назад — и мне не миновать бы грозного разноса на улице, а то и гауптвахты. А сейчас все кончилось замечанием даже без приказания доложить о происшедшем начальнику команды.
Признаюсь, мне это не совсем понравилось. Отдание чести, по-моему, не простая формальность. Помимо того что оно служит признаком единства между старшим и младшим, между начальником и подчиненным, как об этом сказано в Уставе внутренней службы, оно является свидетельством дисциплины, выполняемой не по принуждению, а добровольно. Послабления в этом вопросе, мне кажется, затронут все основы дисциплины. Ведь отдание чести вошло в плоть и кровь не только армии, но и населения, которое привыкло видеть неукоснительное соблюдение военнослужащими этого правила. Думается, оно является одним из краеугольных камней, на которых по традиции, исчисляемой веками, построено здание воинской дисциплины. А теперь этот краеугольный камень расшатывается. Чем все это вызвано, мне непонятно. Я лично ни на самом себе, ни на своих товарищах не усмотрел причин для такой коренной ломки. А быть может, они есть, а я их не заметил?
13 августа
Наш поезд стоит где-то недалеко от Москвы. Едем уже третьи сутки. Поезда с запада на Москву идут почти сплошным потоком: эвакуируют ценности, архивы, имущество, беженцев, везут нас, вольноопределяющихся, в школы прапорщиков.
В Вильне последние дни были тревожны. Сначала мы узнали, что крепость Ковно осаждена немцами, а затем, что комендант Ковно генерал Григорьев сдал крепость почти без сопротивления, с полным запасом снарядов, продовольствия, с большим надежным гарнизоном. По слухам, сдал из трусости [26] . Враг продвигался, а нас все еще никуда не отправляли. Наконец когда артиллерийский огонь был уже ясно слышен и бои шли в районе станции Кошедары, появился зауряд-военный чиновник и быстро распределил всех нас по школам. Я, Гриша и Ваня
26
По приказу главнокомандующего армий Западного фронта генерала от инфантерии А. Е. Эверта комендант Ковенской крепости генерал от кавалерии В. Н. Григорьев был предан военному суду. Дело рассматривалось 19–26 сентября 1915 года Двинским военно-окружным судом.
Суд признал Григорьева виновным: 1) «в том, что, состоя комендантом крепости Ковна в течение нескольких лет до текущей войны и все время войны с Германией в 1914 и 1915 гг., он своевременно не принял должных мер к тому, чтобы привести крепость в инженерном отношении в состояние боеспособности и организовать целесообразную артиллерийскую оборону ее... вследствие чего при атаке германскими войсками крепости Ковны в конце июля и в первых числах августа 1915 г. гарнизон крепости, неся огромные потери в людях и материальной части, приведен был в расстройство и вынужден был покинуть первый и второй отделы обороны...» 2) «в том, что, состоя в должности коменданта крепости Ковна в то время, когда во время боя с германскими войсками часть гарнизона крепости отошла... а в крепости оставалась крепостная артиллерия и незначительная часть пехоты и саперов... и часть пехоты и крепостная артиллерия IV и III отделов, оставаясь в укреплениях сих отделов, доблестно вела бой с германцами, занявшими первый отдел обороны у г. Ковны, он, генерал Григорьев, самовольно во время боя сего 3 августа 1915 г. ...покинул вверенную ему крепость и. оставшиеся в ней войска ее гарнизона и отправился в штаб 34-го корпуса для доклада по телефону командующему 10-й армией о положении крепости, причем более суток оставался без связи с остававшимися в крепости войсками».
Григорьев был приговорен к исключению с военной службы с лишением «воинского звания, чинов, орденов и медалей, дворянства и всех прав состояния» и ссылке в каторжные работы на пятнадцать лет. (См. Мих. Лемке. 250 дней в царской ставке. 25 сент. 1915–2 июля 1916. Петербург, Госиздат, 1920, стр. 253–255.)
Ехали мы довольно весело, несмотря на неудачную пока для нас войну, потери крепостей, Варшавы, Вильны. Об этом не думалось. Все были рады назначению в школу прапорщиков и возможности пожить по-человечески три-четыре месяца по крайней мере.
На каждой большой остановке поезда, как правило, наши ребята давали концерт. На крупных станциях нас обязательно кормили обедом независимо от времени дня: мы обедали и утром, в 7 часов, и в 10 часов вечера, как, например, в Вязьме. Кормили обильно и вкусно. Кроме того, выдавали кормовые деньги по рублю на троих. За 30 копеек я покупал обычно коробку шпрот и булку.
Подружился с ковенским артиллеристом Львом Слабковичем, очень милым и приятным человеком и собеседником, веселым и жизнерадостным не по возрасту. Лев совершенно лысый, зато его лицо украшает огромная рыжая борода, которую он холит, а иногда расчесывает на две стороны, что придает ему сходство с генералом Бобырем — комендантом Новогеоргиевска.
14 августа
Ночевали в Ходынских лагерях. Утром, после завтрака, нас повели по Москве. Вот знакомые Триумфальные ворота, Тверская, Большой Каменный мост, а слева от него громада Кремля на горе, справа — великолепнейший храм Христа Спасителя, золотой купол которого, если ехать с юга, виден верст за пятнадцать от Москвы. А против него училище, где я был не последним учеником. Вот Полянка, по которой я так долго ходил в училище из Замоскворечья. Серпуховская площадь по-прежнему украшена водоразборной башней и водовозами вокруг нее. Большая Серпуховская улица — центр района, где я провел свое детство до шестнадцати лет. Скоро казармы — цель нашего путешествия.
17 августа
Вот мы и в Москве, в 3-й Московской школе для подготовки офицеров в военное время. Так именуется наша школа прапорщиков. Расположена она в Александровских казармах у Серпуховской заставы. Казармы в мирное время занимались гренадерскими полками: Киевским (красный околыш), Таврическим (синий околыш) и батальоном Астраханского (черный околыш). Казармы знакомы мне с детства. Мы жили недалеко от них, и я вместе с такими же мальчишками часто бывал в них, солдаты играли с нами, угощали крутым и, как нам казалось, очень вкусным солдатским хлебом и квасом, отдававшим в нос. Здесь я впервые ездил верхом на настоящей живой оседланной лошади, конечно, шагом или тихой рысью. Счастливое было время! И вот я снова в этих казармах и уже сам в ближайшие месяцы буду офицером. Я, Малышев, Алякринский — в первой роте, Ваня — в первом взводе, Гриша — в третьем, я — в четвертом, вторым номером. Наш командир взвода капитан Рубцов, уже пожилой человек лет сорока пяти, очень славный, простой, обращается с нами, как с сыновьями, но требователен во всем, что касается службы. Между прочим, он рассказывал о своей жизни. Его отец, тоже офицер, вышел в отставку подполковником. Жили они бедно, на маленькую пенсию отца, мать подрабатывала как портниха, но мало, так как семья состояла из семи человек. Учился Рубцов бесплатно в кадетском корпусе, кончил военное училище. Протекции не было, средств тоже. Получил назначение в Полоцк, тянул лямку, штабс-капитаном служил восемь лет, ожидая вакансии. Капитаном уже десять лет. В боях 1914 года был тяжело ранен, долго лечился, теперь хромает. Да, невесела жизнь офицера без средств и связей.