Прочь из моей головы
Шрифт:
– Нет, – ответила я ещё тише, зачарованно глядя, как видимый только мне клинок ввинчивается ему в череп. – Нет, я не промахнулась.
Когда до него дошёл смысл моих слов, стало уже поздно.
Крокосмия выл, извивался, сыпал чарами, но сделать что-то с тем, что невозможно ни потрогать, ни рассмотреть, ни ощутить, так и не сумел. Его агония продолжалась почти минуту; марионетки на трибунах замерли, практически не отстреливаясь больше, и, кажется, часть защитных чар с них отвалилась, потому что чародеи начали брать верх – медленно, но верно. Йен обнимал меня за плечи, крепко-крепко, а я боялась отвести
…и потому не упустила тот жутковатый момент, когда взгляд у Крокосмии изменился, а выражение лица стало человеческим и очень-очень знакомым.
– Улла? – позвал меня он с мягкими, растерянными интонациями, какие были присущи только Тони, особенно утром, после ночных смен. – Улла, я так… так хочу спать, – произнёс он устало.
И – упал навзничь с раскинутыми руками, распадаясь в воздухе мельчайшей слюдой.
Я успела заметить две короткие вспышки-искры: одна нырнула вниз, а другая устремилась вверх.
Но, возможно, мне это только померещилось.
Когда мы вернулись на Арену, по большому счёту всё уже было кончено. Кошмарных марионеток уже добивали – собственно, без защиты Крокосмии и без прикрывающего огня от таких же кукол ни вампирам, ни чародеям уровня Бальдехильды Непентес они были не соперниками. Кто-то разбирал завалы; кто-то стремился сбежать подальше, пока наступило затишье… Как ни странно, Кровавые Безумцы всё ещё оставались здесь: Юон помогала с расчисткой, Ратха лечила тех, кого зацепило атаками кукол или обломками, а остальные общались с Хорхе. Сначала на нас с Йеном никто и не обращал внимания, словно мы так и остались невидимками, но потом возникла из ниоткуда Лукреция Датура и по-мальчишески бойко и радостно закричала издалека:
– Ну ты даёшь! Ну, Йен, ну!..
Лицо у неё было в крови, а один глаз не открывался.
Затем подошёл, прихрамывая, тот пожилой чародей из семьи Камелий и попытался похлопать его по плечу, появились Тильда и Салли – живые и невредимые; народу вокруг становилось всё больше, и многих я не узнавала или вовсе видела в первый раз. От некоторых Йен вежливо уклонялся, других обнимал в ответ и трепал по волосам, и видеть его таким – не одиноким – было очень приятно.
Внезапно толпа как-то поредела и сама собой раздалась в стороны; по освободившемуся коридору шла та самая женщина-судья с пылающим мечом. Она погасила его на ходу, стряхнула изукрашенную робу, оставаясь в простых линялых джинсах и свободном бежевом свитере, украшенном одной-единственной алой розой, и наконец стянула маску-шлем, позволяя каштановым волосам рассыпаться по спине и плечам.
Она была, пожалуй, очень красивой – с нежной светлой кожей, лучистыми тёмно-голубыми глазами и сеточкой морщинок в уголках глаз, намекающей, что эта женщина часто смеётся и не стесняется своего возраста.
Конечно, я тотчас её узнала.
– Йен! – махнула она рукой и улыбнулась с таким искренним, неподдельным счастьем, что сердце у меня защемило. – Великий Хранитель… Это и правда ты, да?
– Флёр, – ответил он как-то беспомощно и улыбнулся в ответ. – Ну, до Великого Хранителя мне пока далеко…
А я видела, каким стало его лицо, видела нежность в глазах – и понимала куда больше, чем хотела бы. Моя рука выскользнула из его, но Йен и не заметил,
На шаг, на два, на три – пока не наткнулась спиной на Хорхе.
– Урсула, вы в порядке? – спросил он тихо.
Флёр обнимала Йена, обвив его шею руками, и беззвучно плакала: сомкнутые ресницы слиплись от слёз, а губы дрожали.
– Да, – ответила я беззвучно. – Нет. Нет. Хорхе, мне надо… Мне надо побыть одной, прямо сейчас. Можно это сделать незаметно?
Он долго смотрел на меня и, кажется, многое хотел сказать. Но сдержался и кивнул:
– Разумеется, Урсула. Если вы этого желаете.
С Арены мы ушли без всяких премудрых чар, через тривиальный подземный ход.
Никто меня не окликнул и не попытался вернуть.
От веточки олеандра, приколотой к лацкану пальто, исходил сладкий, тягучий запах, от которого болела голова.
ГЛАВА 12. Запретный Сад
Ночь была освежающей.
Мне казалось, что суд и последовавшее за ним сражение тянулись многие часы, но когда мы вышли, то небо на западе ещё пылало – узкая красная полоса над самым горизонтом. После чудовищной какофонии взрывов, криков, грохота обрушающихся трибун и многоголосья чар тишина казалась оглушительной. На траве лежала роса: проведёшь рукой – ладонь станет мокрой, но от земли шло тепло, как в самые жаркие летние ночи.
Издали я почувствовала на себе чей-то взгляд и, обернувшись, заметила группу чародеев, которых вела старуха в тёмно-зелёном балахоне до самых пят. Мужчины, женщины, дети, все одеты либо старомодно, либо бедно; девочка чуть старше тринадцати лет замыкала шествие, баюкая на руках младенца, и вокруг неё вращались полупрозрачные планеты, звёзды и туманности.
– Тисовая ветвь, – чуть слышно пояснил Хорхе, тронув меня за плечо. – Когда-то очень давно вся власть была сосредоточена у них в руках, а ныне их голоса едва слышны в общем хоре… Дуб и Омела, впрочем, вовсе не пришли. Нам сюда, Урсула.
Мы прошли через рощу, где было темно и одуряюще пахло лилиями; иногда в прогалах между деревьями виднелись поляны, где мертвенный лунный свет выхватывал из мрака очертания продолговатых, похожих на стелы камней, деревянных столбов и невысоких земляных насыпей. Потерянные души плыли над ними, как светлячки, бесцельно и беспечально. В какой-то момент заросли стали почти непроходимыми, но стоило отвести в сторону гибкие лозы, точно занавес – и за ними открылся путь, точнее, узкий коридор, обитый деревом и освещённый масляными лампами.
Огоньки трепетали на сквозняке, но не гасли.
– Самая короткая дорога к большому городу, – произнёс Хорхе с полуулыбкой. – Хотя и не слишком комфортная для вас в нынешнем состоянии, пожалуй. Скажите, если устанете.
Я послушно кивнула, но за весь последующий путь так и не проронила ни слова. Было нечто умиротворяющее в том, чтобы идти по лестницам то вверх, то вниз, петлять в лабиринте туннелей, ощущая честную и простую физическую усталость. Дыхание немного сбилось; все силы уходили на то, чтобы не отставать от проводника и не спотыкаться на ступеньках. А когда очередная дверь привела нас не на новый виток каверны, а в город, полный жизни и полночной суеты, на меня нахлынуло разочарование.