Прочь из моей головы
Шрифт:
«Нора».
Что-то в хорошо знакомой картине мне ещё издали не понравилось; что-то такое же трудноуловимое, но несомненно реальное, как то движение в тёмных углах. Я инстинктивно замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась на углу, перед пешеходным переходом. Торчать посреди улицы было глупо, и пришлось откочевать в сторону, к витрине обувного, и сделать вид, что меня заинтересовали красные замшевые сапоги в россыпи жемчужин, в тусклом свете больше похожих на фурункулы. Минут десять я там ошивалась там, разглядывая отражённую в стекле «Нору», а потом краем уха выцепила
– Может, по кофейку возьмём? Тыквенный вон я в прошлый раз брала, вроде ничего…
Тыквенный латте был нашим «выбором баристы» на этой неделе. А говорила высоченная, как каланча, девица с крупными оранжевыми серьгами; вокруг неё увивались подружки, на орбите подальше вращались ухажёры – сплошь крепкие и невзрачные, падкие на всё яркое парни, а на самых задворках мини-галактики обретались случайно примкнувшие спутники – кто в очках, кто с книжкой, кто с печатью неистребимой печали на челе. Йен такие компании почему-то сильно недолюбливал и снисходительно называл «студенческими стаями», но мне сейчас их появление оказалось весьма кстати. Выгадав момент, я упала к ним на хвост, пересекла с ними дорогу и так же, вместе и будто бы заодно, устремилась в «Нору».
Часть компании уже просочилась внутрь кофейни, и мне пришлось немного сбавить скорость, чтобы вклиниться между безразличным к окружению очкариком и очаровательной полноватой барышней с томиком стихов.
– Какой напиток возьмёте? Выбор баристы у нас сегодня… – донёсся от стойки знакомый голос Тони, бархатный и обаятельный, и от сердца у меня отлегло.
…а потом взгляд упёрся в зеленоватое, затемнённое оконное стекло – и застрял.
Тони был там, в стекле, в сырой, аквариумной глубине. Распластанный, раскатанный, искажённый, низведённый до зыбкой, колышущейся тени с раззявленным ртом-дырой… Но это был он.
Подавив вскрик, я вошла в кофейню, и склонилась над витриной, толкаясь плечами с оживлённо галдящими студентами. Пульс у меня колотился в горле. Перед глазами всё плыло.
– Ты это не пробовал? – деревянно улыбнулась я парню рядом, наугад тыкая в апельсиновые кексы. – Сильно сладко?
– Да так себе, – буркнул он не глядя. – Вот шоколадный да, шоколадный – это тема…
– Ага, ясно.
То, что притворялось Тони – почти безупречно, вплоть до родинки под глазом и глубокой, сердитой морщины-трещины между бровями – спрашивало у долговязой девицы, посыпать ли шоколадом или корицей её тыквенный латте. Тонковатые для мужчины запястья, бейдж с именем, длинный фартук, полосатая рубашка под ним, белое пятно шрама на шее – всё такое натуральное, такое знакомое…
Внутри тщательно вылепленной оболочки была гулкая пустота. А Тони, настоящий Тони орал беззвучно, пойманный зеленоватым стеклом.
– Эспрессо без кофеина, с собой, пожалуйста, – заказала я, глядя мимо марионетки, напялившей чужое лицо.
Меня колотило.
Тварь за стойкой взяла мои деньги и оформила заказ. Я отползла в конец прилавка, затираясь между долговязой предводительницей студенческого прайда и её поклонниками; дождалась свой эспрессо; вышла, прижимая к уху телефон, будто бы отвечая на звонок.
Стараясь не бежать.
Стараясь не коситься на запертого в стекле Тони.
Эспрессо я выбросила в урну, едва
– Йен, – позвала тихо, отсчитав сотню шагов для верности. – Салли.
«Тут».
«Да, солнышко, держись. Ты справилась».
Они ответили почти одновременно; я смогла вдохнуть чуть глубже и сглотнуть наконец мерзкий кислый привкус во рту.
– Того, кто это сделал… – Перед глазами опять встал образ искажённого, почти неузнаваемого Тони. Отражённая в витрине кафе блондинка нервно дёрнула подбородком. – Мы можем его убить?
Мимо проехала машина; изнутри слышалось ритмичное тум-думм-думм, то ли музыка, то ли биение огромного механического сердца. Солнце отразилось в зеркале, блик резанул по глазам – ресницы слиплись от влаги. Кажется, меня кто-то толкнул или я сама на кого-то налетела, и рюкзак соскользнул с плеча.
«Будет сложно», – лаконично ответила Салли.
– Но не невозможно?
Я стёрла помаду краем жёсткого синтетического шарфа и на ходу отправила его в урну. На то, чтобы просто механически переставлять ноги, уходило какое-то адское количество сил, но оставаться на месте было нельзя; ещё слишком близко «Нора» и то, что поселилось в ней.
На мой вопрос, как ни странно, ответил Йен.
«Нет ничего невозможного, Урсула Мажен, медиум класса лантерн. Вопрос в том, стоит ли желаемое затраченных усилий».
К остановке подкатил жёлтый трамвай; сначала я прошла было мимо, но в последний момент запрыгнула внутрь. Если сейчас за мной кто-то и следил, то его ждало большое разочарование: сбивать со следа недостаточно внимательных преследователей Салли научила меня ещё в колледже.
– Значит, Тони можно спасти? – спросила я, глядя в мутное окно, и подумала, что вот потому-то мне и не позвонили с утра из-за опоздания. Потому что он уже был мёртв; скорее всего, уже со вчерашнего вечера – с тех пор как мы вместе с Йеном застряли в каверне на несколько часов, просто выпали из мира, и даже если нам звонили, то наверняка попали на сообщение, что такого номера не существует. Дозвониться не получилось, больше ничего Тони не знал, и… и…
…и они правда его убили. Господи, на самом деле…
Улица плавно покачивалась в такт движению трамвая. Отражённое в стекле лицо блондинки с размазанной помадой расплывалось, и поочерёдно проступали то мои резкие, птичьи черты, то розовые локоны Йена, то жутковатый рваный шрам на шее незнакомой седой женщины.
Послышался призрачный смешок.
«Я бы мог попытаться, моя сладкая. Поймать вырванный из тела дух и поместить его в искусственную оболочку – нетривиальная задача, однако почему бы и нет? Это было бы интересно».
– Значит, если мы сможем вернуть тебе силу и тело…
Трамвай затормозил, и меня мотнуло вперёд.
«Если до тех пор сознание твоего приятеля не разрушится, переживая бесконечно растянутое мгновение собственной смерти, – мягко ответил Йен. – Не так много я знаю о милосердии, но если ты хочешь знать… Я бы лучше нашёл способ вернуться и разбить то окно. А потом – уничтожить того, кто это сделал с Тони. Разумеется, месть не исцеляет раны, не возвращает умерших и даже не всегда облегчает страдания, но зато оставляет очень приятные воспоминания».