Продается недостроенный индивидуальный дом...
Шрифт:
Людмила ждала ее. Главное — не надо нервничать. Ну что может произойти, если все, о чем они предварительно говорили, Урве записала. Ведь записала же?
А как же! Разве она решилась бы выступать без конспекта!
По лестнице они поднялись наверх. Сколько народу!
Великие композиторы на стенах, казалось, были немного недовольны тем, что так много молодежи явилось сюда слушать не музыку, а речи.
Сцену от края до края занимал длинный, покрытый красным сукном стол, перед ним — цветы в горшках, позади — стулья. На кафедре — микрофоны
Взгляд Урве скользнул в зал. В проходах и между рядами толпились люди, суетились кинооператоры, устанавливая свои тяжелые штативы. Мимо, не заметив ее, прошел кто-то очень знакомый. Да это же Оявеэр. Она узнала его по длинному носу и очкам в толстой оправе. Уселся в первом ряду, поздоровался за руку с соседом, кивнул головой сидящим в отдалении знакомым. Что ему! Вообще большинству из тех, кто пришел сюда, чертовски хорошо! Сиди и слушай. Скажет кто-нибудь что-то интересное — запомни или запиши. Сморозит глупость — смейся.
— Главное — не нервничай, — уговаривала ее Людмила. — Цель твоего выступления тебе ясна. Здесь сидят ответственные работники, выступления стенографируются, газеты публикуют их. Это ведь совсем другое дело, чем говорить на фабрике, где тебя слушают только свои.
Это был нужный толчок в нужный момент. Да, она поднимется на трибуну не для того, чтобы продемонстрировать себя или блеснуть красноречием. Она скажет о том, что волнует молодежь их фабрики.
Большие собрания напоминают великанов, чья поступь медлительна, но непоколебима. Партер и балкон были уже до отказа заполнены молодежью и гудели как улей, когда на сцену вышел молодой человек в сером костюме: началось длинное и торжественное вступление к большому собранию.
После перерыва первым выступил секретарь комитета комсомола машиностроительного завода.
В резком тоне критиковал он какое-то ремесленное училище, выпускающее плохо подготовленную молодежь. Не заглядывая в бумажку, а непринужденно обращаясь прямо в зал, он рассказал несколько историй о поведении молодежи, вызвавших дружный хохот.
Вспыхнул магний, при свете жарких «юпитеров» застрекотали киноаппараты.
После такой речи просто неловко выступать. Но думать об этом было уже некогда, потому что:
— Слово имеет товарищ Устинова с завода «Коммунар». Подготовиться товарищ Лейзик.
Спокойствие! Спокойствие и хладнокровие! Теперь все равно не избежать. Надо было раньше не соглашаться.
— Товарищи! — прозвучал радостный, многообещающий голос, и затем слова посыпались, как из пулемета. В зале задвигались, а председательствующий постучал карандашом о стол.
Урве, в общем-то уже неплохо знавшая русский язык, схватила наушники.
Какое-то время оттуда не доносилось ни звука. Затем звонкий альт выпалил по-эстонски:
— Молодежь нашего завода... (Молчание.) В начале прошлого года мы взяли обязательство... все... все кружки... (Молчание) Но если в райкоме говорят... (Молчание.) То выполнить мы не сможем... (Молчание.) У нас в кружке по изучению краткого курса истории
Урве повесила наушники на спинку переднего стула и покачала головой. Все вокруг нее тоже качали головами и смеялись.
Неловко, неловко! И чего она так торопится?
Ну вот. Теперь сидящие в зале и напряженно ожидающие люди смогут наконец узнать, что Урве не просто девушка в черной юбке и белой блузке, а передовая ткачиха крупного комбината.
Она пошла.
Кто был следующим выступающим, ее уже не интересовало. Она шла в огонь. «Юпитеры» засияли. На этот раз из-за нее. В школе, в литературном кружке, не было фотографов, не было кафедры, микрофона, и все знали друг друга. Только и разницы. Выступать надо было и тогда и теперь.
— Товарищи!
Защелкали фотоаппараты, засуетились кинооператоры.
— Мне бы хотелось рассказать о том, как работает и живет молодежь нашего старого текстильного предприятия.
Взгляд скользнул по залу. Сколько доброжелательных лиц! Снизу ей улыбается Людмила. Она тут, поблизости. Рядом, на пустом стуле, лежит старенькая черная сумочка, ее сумочка. «Юпитеры» погасли. Сразу стало прохладнее.
И вдруг волнение покинуло ее. Она заговорила о том, что молодежь комбината совершила немало достойных дел. По инициативе молодежи зародилось движение — «патриот своего завода», они знакомились с революционным прошлым своей фабрики, стали бороться за честь фабричной марки.
Произнося фразу — «не все золото, что блестит», — она смело взглянула в зал и продолжала, уже не глядя в бумажку:
— Ростом наших рядов за последние годы мы могли бы быть довольны, если опираться только на цифры.
Зал слушал. Те, кто пользовались наушниками, не качали головами — видимо, перевод был нормальный. Заговорив о росте рядов, Урве неожиданно указала рукой на себя и сказала:
— Вот перед вами я. Я пришла в фабричную комсомольскую организацию из ученической. Я и есть этот рост рядов, потому что наша комсомольская организация растет только за счет пришедших в нее людей.
В президиуме и в зале одобрительно засмеялись. Цифры показывали, что за последний год в организацию пришло четырнадцать комсомольцев извне, а из числа молодежи предприятия принято только трое. И снова маленькое творческое дополнение.
— Три — это хорошая цифра, цифру три вообще любят, но мы... — Взгляд Урве остановился на лице Людмилы, та одобряюще кивнула ей. — Но нашу Людмилу Герасимову эта цифра не устраивает.
Людмилу знали по активам, по выступлениям в печати, и поэтому свободно брошенное замечание снова вызвало одобрительный смех. Журналисты в первом ряду что-то быстро записывали. Чувство меры подсказывало оратору: «Не переборщи. Сейчас ты подошла к самому главному. Это у тебя довольно хорошо и живо изложено. Спокойно читай». Она так и поступила, а затем снова обвела взглядом зал. Следующую фразу она снова бросила в зал, не глядя в конспект: