Продавец слов: Она

Акимова Марина

— Думаю да, — тетя Лена поникла, — мне пора на дежурство, — она еще раз обняла меня, прощаясь, зная, что завтра утром Митя вернет меня домой. — Все будет хорошо.

— Спасибо за гостеприимство, — вежливо отозвалась я.

— Ты еще один мой ребенок.

Ее слова кольнули в самое сердце. Тетя Лена испарилась, плотно закрывая за собой дверь, оставляя нас вдвоем, в тяжелой тишине; никто из нас не решился поднять глаза на другого. Страх сковал, заставляя молчать.

Я замерла с пальто в руках, не моргала, думая о том, как избежать ужасной

неловкости, между нами. Митя сожалел о своем поступке?

— Ужастик в час ночи? — Митя медленно произнес слова, будто сомневался каждую секунду, стоит ли вообще спрашивать.

— Что…кхм… будем смотреть? — продолжая пристально оглядывать пальто, оценивая, как быстро оно высохнет.

«Как раз к утру!».

— Может ты чего хочешь… посмотреть?

«Хочу, чтобы ты не смотрел на меня своими щенячьими глазами».

Мне будто с каждой минутой становилось трудно держаться на ногах.

— Доверюсь твоему выбору, — ответила, показывая наигранную улыбку.

Я даже не знаю, какой фильм включил на наш последний вечер каникул Митя; мою голову атаковали мысли, целый букет снарядов; они не давали мне покоя, бомбардируя, вызывая головную боль.

— Можем поговорить, если хочешь, — вдруг выдал Митя, спокойно, будто он уже принял тот факт, что палач вознес над ним топор и отступать было некуда. Он смотрел сквозь монитор ноутбука, сквозь фильм, пребывая в своих мыслях.

— О чем?

— Не знаю. Может о том, что тебя волнует… видела бы ты свое лицо, Дана, — чуть шутливо добавил друг.

— Почему ты зовешь меня «Даной»? — возразила я, резко поворачиваясь к Мити лицом.

— Почему я зову тебя, твоим же именем? — иронично уточнил Митя, вздёргивая бровь. Я слышала его голос, чувствовала боль; он точно понял, о чем я, что имела ввиду, но друг профессионально сыграл безразличие.

— Сейчас ты зовешь меня «Дана», хотя я всегда была «Данька», а не Дана. Это из-за того, что я не …

— Забудь, — повышая голос, Митя не позволили мне закончить предложение. — Это прошло.

— Ты теперь меня ненавидишь?

«Брат» потер глаза пальцами, закрывая свое лицо ладонью, я могу только предполагать: он смеялся надо мной или был озлоблен. Теперь я точно была уверена, что волную его по-взрослому; бабочки в животе сопровождаются желанием, но как он реагирует на отказ, — не знала.

Меня пугало неведение.

— Ты мог отправить меня сегодня домой, и избавиться от компании на вечер. Тебе необязательно было терпеть меня…я все понимаю…

— Понимаешь? — уточнил Митя, убирая руку от лица: красные печальные глаза, хмурые брови и губы-полосочки, что не позволяли лицу исказиться и принять пугающий вид.

— Да, — неуверенно ответила я.

— Если я буду бороться за тебя, ты тоже поймешь?

Я почувствовала, как мои руки поледенели, а воздух из легких со всей мочи рвался наружу.

— Что? — не отступал Митя. — Нельзя?

— Ты меня пугаешь…

Его лицо в мгновение расслабилось, и Митя перевел взгляд на монитор, где разворачивалась драка

с топором и криками.

— Я никогда тебя не обижу, — мягко заверил «брат»; он улыбнулся, так ярко, я заметила эти лучики у уголков глаз, насыщенные болью и любовью.

Я не замечала или не хотела замечать? Я все видела! И ничего не сделала, не обрубила эту связь, что с каждым годом скрепляла нас все сильнее; не дала ему шанс…Нет! Митя мой друг, товарищ и брат… когда это произошло?

Когда темы наших разговоров перешли от любимого шоколада до признаний в любви, сменяя окрас поступков из нежного детского в суровый черно-белый…Когда мы стали взрослыми?

17

Утро проходило в молчаливой обстановке; мы завтракали во главе с тетей Леной; опустив глаза, каждый в свою тарелку.

— Как провели вечер? — Нарушила тишину тетя Лена.

— Нормально, — тихо ответил Митя, я только кивнула, подтвердив его слова, не отрывая взгляда от тарелки.

— Что-то случилось? — не отступала тетя Лена; видимо наш вид обеспокоил ее и заставил задать несколько уточняющих вопросов подряд.

— Нет! — в один голос выдали мы.

— Угу, — поджимая губы, выдала тетя Лена, внимательно оглядывая нас с ног до головы.

Я надеялась, что мы как друзья, как дети, что выросли вместе, делили все подростковые невзгоды, переживания и синяки; мы, как нечто цельное — не закончились. Я хотела верить, что кризис, какой бы странный он не был — пройдет, и все вернется на круги своя, как привыкла говорить моя мама. Я снова вспоминаю эти слова, искренне надеясь и веря, что это очень скоро произойдет.

Наши недомолвки — закончатся; и мы вновь будем делить одно печенье на двоих и драться подушками перед сном.

«Сумасшествие, — потирая глаза у переносицы, вдруг одернула себя. — Подушки. Печенье».

Я вдруг осознала, что больше ничего не будет, как раньше. Нам больше не пять, не десять и даже не пятнадцать лет. Только сейчас я подумала, что именно в этот странный момент мое детство закончилось.

Я попрощалась с тетей Леной, обещала звонить, писать и не пропадать; по привычке звала ее к нам в гости, заверяя, что мы рады в любое время дня и ночи. Растягивая улыбку и махая левой рукой на прощание, потом опустив голову молча и покорно вышла во двор. Митя шел за мной.

Дул утренний холодный, по-зимнему морозный ветер. Плотные серые тучи плавно гуляли по небу, нагоняя тоску. Я поежилась и подняла воротник пальто.

Ничего не говоря, Митя как в обычный, даже рутинный день, подошел к своему Кавасаки, долгое время производил манипуляции с зажиганием и еще чем-то, бубня себе под нос, оправдывая своим действиям и тем, что сезон мотоциклов уже закрыт до следующего лета. По мне так он просто тянул время.

Не с первого раза мотоцикл шумно загудел, я поспешила надеть шлем и опустить визор, скрывая облегчение на своем лице. Митя последовал моему примеру и оседлал своего железного коня.