Продайте мне хоть что-нибудь
Шрифт:
И усталая, но довольная, я поехала в Париж.
Как же мне было хорошо! В поезде, возвращавшемся из Диснейленда, ехала веселая компания молодых людей, и они подарили мне огромные уши Микки Мауса. И вот я – cogito, ergo sum – типичный мыслитель, только увешанный пакетами и в ушах мыши, ехала с удачной охоты.
Что вы думаете я сделала на следующий день?
А я пошла в Лувр. Не могла я уехать не попрощавшись. Плохо встретились – осадок какой-то был.
И когда я ЕЕ увидела, я чуть не заплакала. Как же ОНА на меня смотрела! Как нежно! Как на близкого какого-то, очень родного ЕЙ человека. Я уж подумала, не синдром ли Стендаля у меня. Но мне же не было плохо! Мне было хорошо. Значит, все нормально. Просто есть контакт. Я долго не могла уйти. Я ЕЙ была так благодарна за такой прием. Но все-таки когда-то надо прощаться.
– Увидимся еще, Бог даст, – сказала я ЕЙ мысленно.
А ОНА все смотрит и смотрит, как будто что-то хочет мне втолковать. А я не понимаю, что! Не понимаю!
Так и ушла с чувством какой-то недосказанности.
Ну что с ними, с шедеврами, делать? Они такие. Как хочешь – так и понимай.
И когда я проходила мимо красавицы Ники, глядя на ее прекрасные крылья, я вспомнила почему-то мои вчерашние уши мышки. И я представила себе, как бы смотрелась Ника с моими пакетами и ушами, если бы у нее были руки и голова. Мне стало очень весело от этой мысли.
И тут меня осенило!
Красавица Ника мне сказала, о чем молчала Джоконда. Какая же я дура! Как я сразу-то не поняла! И я снова рванула к НЕЙ.
И я не ошиблась. Все правильно.
Брюки рыжие – точно цвет ее рукавов.
Дубленка черная – вуаль.
ПЛАТЬЕ, КАК У НЕЕ. Тот же цвет абсолютно.
Ну и довершение – платок. Цвета пейзажа.
– Ну, поняла наконец, – как будто говорила ОНА.
–
Но молодец, все правильно купила.
Будешь в наших краях – заходи.
Люба. Тюрьма
Ты же знаешь, я не люблю об этом рассказывать.
Сколько сидела? Долго сидела. Полтора года, пока следствие шло, – в Бутырке, после приговора на зоне еще полтора. Потом на химии пять. В общей сложности восемь получается.
Забрали в восемьдесят первом. Прямо из горкома комсомола, где я работала. Я справки выезжающим за рубеж выписывала на обмен валюты. В соцстраны – триста рублей. В кап – тридцать.
Да ничего я не сделала! Ни за что посадили.
Едет, к примеру, вокально-инструментальный ансамбль, какие-нибудь «Поющие голоса», в Венгрию, и просят меня не по триста, а по девятьсот им на рыло поменять, потому что им аппаратуру нужно закупить, которой в совке отродясь не купишь ни за какие деньги, и я им выписываю. В общем, сдали меня.
Предъявили мне по полной:
88 статья часть 1 – нарушение правил валютных операций;
78 – контрабанда (от 3 до 10);
170 часть 2 – использование служебного положения в корыстных целях.
И еще незаконный выезд за границу и въезд – это 83-я, если память не изменяет.
Это вообще бред полный, я же не по волчьим тропам границу пересекала, а через тех же пограничников. Они мне эту статью пришили потому, что она под амнистию не идет. Понятно?
Короче, забрали. Привезли в Бутырку. Захожу в камеру. Не дай тебе бог это когда-нибудь увидеть. Камера – человек пятьдесят. Сидят все. Убийцы, проститутки, бомжихи. Все вместе сидят. Одна девчонка сидела за то, что кришнаитка, йоге меня потом научила.
Вхожу в камеру, и первое, что бросается в глаза, просто потому, что с этой камерой никак не совместимо, – сидит женщина молодая, рыжие волосы – в хвост не собираются, вот такой толщины хвост – в простой тюремной ситцевой рубахе, а сверху накинута роскошная песцовая шуба. А на полу перед ней лежит огрызок газеты и на нем пять килек.
Вот такая картина. Кильки эти она сушила на случай голодухи. На неделю пять килек давали.
Мы с ней разговорились – тоже за валютные махинации сидит.
У нее муж – француз, гостиницу «Космос» строил. А у нее был молодой дружок, и она ему валютой помогала. А он возьми да реши эту валюту продать. Его тут же повязали, и он ее тут же сдал. Сказал, что она просила продать. А продажа валюты в то время – это от десяти до вышки. Советским гражданам нельзя было даже знать, как она выглядит, эта валюта, не то что покупать или продавать. Сама знаешь.
Так вот сидит Рыжая, я ее с тех пор так зову, песцовая шуба небрежно на пол засратый падает, и вяжет.
– Чего вяжешь? – спрашиваю.
– Кофту, – говорит, – вечернюю.
– А, – говорю, – понятно.
А шерсть, я тебе скажу, это что-то совсем непонятное. Серо-буро-малиновая. Я именно тогда наконец поняла, что это за цвет такой. Страшный цвет. Страшный!
– А где шерсть такую взяла? – спрашиваю.
– А вот у этих носки распускаю, – говорит. И на бомжих мне показывает.
Слушай, тут мне вообще поплохело. Оказалось, что эти бомжихи, которые впроголодь всю жизнь жили, на тюремных харчах разожрались на семь размеров и им эти носки малы стали. Вот такие ноги у них толстые были. Как бревна! Ты бы видела этих бомжих!
Слушай, они самые счастливые в тюрьме были – есть еда и крыша над головой.
Не дай тебе бог когда-нибудь попробовать эти харчи. Есть их НЕВОЗМОЖНО!
Но про то, какие носки могут быть у бомжих, я думаю, рассказывать не надо. Так вот, это гораздо страшнее того, что ты можешь себе там представить.
Но про Рыжую. Значит, вяжет. А знаешь, чем вяжет? Она зубную щетку оплавила на конце, и из этого крючок получился.
И вот сидела моя Рыжая и спокойно вязала свою вечернюю кофту. Она не очень спешила. Потому что в ближайшее время она вряд ли ей бы понадобилась.
Ей тоже десятка светила минимум.
Но она связала все-таки свою вечернюю кофту из бомжихиных носков. С голой спиной. Носков было мало. Да и шикарней так.
А! Самое-то главное не сказала про Рыжую. Ей амнистию обещали, если она меня расколет. Все моих подельников искали. Я же молчала как партизан – через нее хотели хоть какую-то инфу собрать. А Рыжая им не сказала ни слова. Нет. Ей за это прибавили срок, и отсидела она его полный. Представляшь, суки какие. А так бы отпустили вообще.
Я узнала-то это только недавно. От одного кагэбэшника бывшего. Она мне об этом не рассказала даже.
Вера. Сестра
Папа умер от рака. Андрюша умер от рака.
Когда заболела Наташа, я просто отказалась верить. Что же это за проклятие?
В советской медицине существовала этика. Больному никогда не говорили, что он смертельно болен. Я помню, я смотрела иностранные фильмы тогда и очень удивлялась, как там прямо в лицо говорят больному, что он умрет через месяц. Или полгода. Наши врачи никогда так не делали. Никогда. Они только родным говорили.
Наташе было двадцать семь лет. Она собиралась замуж, они жили уже практически вместе. Хороший такой парень у нее был. Леша. Очень хороший. И любил ее очень. И детей они хотели, но все не получалось. А тут у нее задержка два месяца. Наташа обрадовалась ужасно, вместе они обрадовались, и она пошла к врачу. Оказалось, это совсем не беременность. Совсем.
Ей ничего, я уже говорила, не сказали, но в больницу тут же положили на обследование.
И меня врач вызывает как единственную родственницу. И говорит, как в иностранном фильме. Только не ей, а мне. И никаких шансов не дает. Запущено все – месяца три.
Я год назад сына только похоронила и сейчас понимаю, что была сильно еще не в себе. Я не поверила. Совсем не поверила. Кричала что-то на врача. Когда Андрюша заболел, я очень собранная была, я была уверена, что мы справимся. Я ни разу не заплакала. Он меня все время спрашивал: «Мамочка, я умру?» А я ему: «Нет! Ты ни за что не умрешь, сынок. Я не дам».
И он мне верил.
Я себе не могла простить, что обманула его. И Натусе врать не хотела. Но не правду же ей говорить? И ощущение полной беспомощности. И бессилия.
А Натуся ни сном ни духом не догадывается, и нельзя, чтобы заподозрила.
Я из больницы бегом, в дверях ей что-то крикнула про репетицию.
Все на ее Лешу скинула. И он себя повел, надо сказать, как настоящий принц. Он ее до самого конца не бросал ни на минуту и не дал ей догадаться, даже заподозрить что-то.
Из больницы ее очень скоро выписали.
Я через какое-то время взяла, как могла, себя в руки и стала к ней приезжать. А она веселая такая! Только слабела с каждым днем. И все говорила: «Да это ерунда, пройдет».
Но никуда это не проходило. Все хуже и хуже становилось. Я забегала ненадолго – сил не было это видеть снова. Кончились все силы давно.
И вдруг она мне звонит, веселая такая, и говорит:
– А мне лучше сегодня! Пойдем в магазин.
Я говорю:
– Натусь, может, не надо пока, погоди немного.
А она:
– Нет, пойдем! Красоты хочу!
И мы с ней пошли! Слушай, какая же она была веселая в этот день! Я с детства ее такой озорной не видела. Я такой ее помнила, когда она, маленькая, меня позлить хотела. Мерила все подряд, перед зеркалами вертелась. Она похудела, как ты понимаешь, очень сильно. Как же ее это радовало! У нее всю жизнь пунктик был, что она полная. Она действительно худышкой-то никогда не была. А тут фигура, как у модели, и, естественно, все сидит. И она покупает и покупает. Платье одно так ей пошло. Бордовое. Она в нем действительно как королева была.
В нем ее и похоронили. Умерла она той же ночью.
Надя. Лифчик и купальники
Со мной в классе училась Юля Кулакова. Она выглядела всегда как принцесса. У нее были трусы «неделька» с разными фруктами на каждый день и надписями «Sunday», «Monday» и т.д. На все дни. Это было круто. Мы все ходили в рейтузах цвета вишни из компота с отвисшими коленками, а она ходила в колготках. Я ей страшно завидовала. Однажды в туалете я все-таки вытащила из нее страшную тайну. Оказывается, ее мама напяливала на нее три пары колготок, одни на другие, для тепла. Какая же умная мама была у Юли! Все ей завидовали.
Однажды она пришла с неожиданно большой
И очень-очень скоро у меня вдруг выросла своя. И очень приличная. Назло Юльке.
Мы с бабушкой пошли на рынок покупать мне лифчик. Стоял мороз. Тетка с красными распухшими пальцами торговала в палатке, где были разложены кипы трусов. Бабушка выбрала черный лифчик, обшитый кружевом, и с тройным поролоном. Бабушка покупала на свой вкус, разумеется. Мои и так немаленькие сиськи в этом лифчике выглядели как две мои головы. Форма трещала по швам, но я ходила в нем, пока не появилась мама, как спасатель Малибу, и не купила мне нормальный лифчик.
Ой, а какие же у меня обломы с купальниками! Всю жизнь! С детства. Ну почему так?
В шестнадцать лет влюбилась в Петю. Мы жили летом в Лужках. И он приезжает в наши Лужки прямо из Америки.
Был у нас первый парень на деревне, правда, он же последний – Артем.
Все от него перлись, но я перлась от Пети.
А он классный такой, Курта Кобейна слушает и весь такой американец. Он в самом соку был и курить еще начал – вообще круто.
Он в тельняшке, рваных джинсах Левис, мы все, девчонки, делали непринужденный вид, будто он всю жизнь с нами гулял. Я-то чуть не умерла от напряжения.
А мне мама привезла тогда купальник. Из Костромы почему-то. Почему из Костромы? Не понимаю. Что-то она там работала.
Сиреневый, а на спине две полосы крест-накрест.
Петя на машине повез меня и брата в Цаплино на озеро. А холод такой, аж зубы сводит. Ни один человек не купается. А я говорю: я буду плавать. Эти-то двое умные, они даже из машины выходить не стали – такой мороз.
Боже, какая я дура! Почему я этот купальник дома не надела? Пошла в кусты переодеваться. Выхожу – они на меня смотрят, шары вылупили. Я смотрю – а у меня этот крест – спереди. То есть все что надо – видно. Ужас! Какая дура!
Поперлась снова в кусты.
Всю жизнь были жуткие купальники. Не везет.
Опять с Петей, другим уже летом, пошли на речку. А у меня не было купальника. И мама дала мне свой. А он мне на пять размеров велик. Ужас.
А там обрыв на речке. И доска висит. И все пьяные мужики с этой доски прыгают. Нормальные люди по склону спускаются и заходят в воду. А мне-то надо как-то перед Петей. Прыгать пойду.
Я дико боюсь высоты, но решила побороть себя.
Они партией прыгали, пьяные. Я подождала. Села на мостик. Обхватила его руками. Невозможно страшно. Поняла, что двинуться не могу. Я так высоты боюсь!
Я на табуретке-то боюсь стоять.
Тут один козел подошел сзади и стал расшатывать этот мостик. Ну, и мне пришлось прыгнуть.
А после меня этот мужик, который расшатывал, в камыши улетел, его потом доставали.
Ну неважно. Главное-то – нырнула я в купальнике, а вынырнула без. Ужас какая идиотка.
Вера. Турбуленс
А знаешь, как я со своим вторым мужем познакомилась? Я жила себе и жила. Нет, сейчас я понимаю, что не жила. В каком-то тумане все было. И все время хотелось спать.
Едем на гастроли в Питер. Играем спектакль. Я играю, все нормально. Поклоны. Дальше ничего не помню. Прихожу в себя на диване в каком-то кабинете. Два врача. Серьезные. На самом-то деле ничего серьезного у меня не было, просто сознание потеряла от низкого давления. Но мне с перепугу вызвали реанимацию. Я, конечно, пригласила их на спектакль. Пришли оба, один с женой. Пригласили посидеть где-нибудь после.
Он мне сразу понравился. Еще в кабинете. Тот, который женатый, естественно! Серьезный такой, но с юмором. И юмор классный, сразу не поймешь, шутит или серьезно говорит.
А юмор в мужиках я очень ценю.
Короче. Роман. Но он-то там, а я-то здесь. Он в отгулы приезжает, я к нему, когда свободные дни. У меня были духи тогда «Турбуленс». Он мне все время говорил: «Какой же у тебя запах!»
Потом духи кончились и уже не продавались больше. Он иногда мне говорил: «А помнишь, какие духи у тебя были, когда мы встречаться начали?»
Потом перестал говорить.
Потом сложный период пошел. Непонятно, что делать дальше. На два города – не жизнь! В Питер все звал, но я из своего театра в жизни бы не ушла. Да и потом. Женат!
Мы решили попробовать не встречаться – в тупик зашли.
Полгода прошло. Такая мука! Хотела уже все бросить и ехать к нему.
Вдруг звонит: «Приеду завтра!»
И в этот момент я поняла, что больше его не отпущу. И чтобы он это понял!
Он позвонил в два часа, но я знала, что мне надо делать! Мне надо было найти «Турбуленс»! Срочно!! А его нигде нет! Нигде!!! Я звонить по всем подругам – что делать?!
И меня надоумили. На парфюмерный рынок отправили! И они там были! Очень дорого стоили! Очень! Но я ни секунды не сомневалась, брать или нет!
И ты знаешь, когда мы встретились на перроне, вот в этот самый момент, я тебе передать не могу, что это было за счастье. Я этот момент никогда не забуду, никогда. Он сказал только одно слово, когда мы обнялись: «Турбуленс». И мы поняли, что не расстанемся больше никогда.
Люба. Зона
А на зоне что. Отряд у меня был особо строгого режима. Это значит с большими сроками все сидели. За тяжкие преступления. А когда большой срок дают, знаешь что выходит? Там, на зоне, семьи образуются. Вот так.
Жены – ковырялки. Мужья – коблы.
Их отличить очень просто.
Ковырялка – это жена, никогда не позволит себе платье не по фигуре.
А коблы – наоборот. У них такое же платье, у всех одинаковые, – но висит мешком.
В бане коблы никогда трусов не снимали.
Они семьями жили. Двухэтажные нары, завешенные одеялом. Но спали внизу.
А я ни к тем ни к другим не принадлежала – меня не любили.
Я, конечно, не одна такая там была. Но процентов девяносто – семей.
Одна актриса сидела. Ушивала платье так, что все думали – она ковырялка. Слушай, непонятно было, как она в этом платье двигаться может и вообще дышать, такое оно было узкое.
Но она не была ковырялкой. Просто актрисой была. Платье как у всех. Ситцевое страшное синее платье в клетку. А сидит! И волосы шикарные – по пояс коса.
У нас там концерты художественной самодеятельности были каждую неделю – она никогда на них не выступала. Ни разу. Ни разу.
А тут ей срок скостили. С девяти до шести. Адвокат у нее новый появился. И выбил ей. И по трем четвертям – ее на поселение.
Объясняю. Она отсидела три четверти от шести лет. И ей полагалось поселение.
А мне по двум третям – химия. Поселение от химии отличается более легкой работой. И режим не такой суровый. Отмечаться не надо. Там вообще и мужики и бабы в одном месте живут.
Короче – почти свобода.
И перед своим уходом от нас она выступила на концерте. Единственный раз.
Ей сшили очень красивое платье. Постарались. В пол. Из лоскутков. Знаешь, действительно красивое.
Читала она последний монолог из «Чайки».
Слушай, как она читала!..
Как же это было! Боже ты мой!
Аккомпанировала ей девочка, медсестра, которой дали пятнадцать лет. У нее был парень – наркоман. Она вынесла ему несколько ампул морфия.
В первый и последний раз вынесла. Он очень просил – у него ломка была.
Пятнадцать лет. Вот так.
Вера. Как я второй раз выходила замуж
Второй раз я выходила замуж за человека, с которым мы уже успели родить ребенка. Мы жили вместе уже года два. Он развелся и переехал в Москву. Расписывались мы в самом заурядном районном загсе, на свадьбу пригласили только свидетелей – пару друзей. И никакого платья у меня не было. Было лето, и я была в обычном льняном бежевом брючном костюме. Левак, которого мы поймали чтобы доехать, знал нас, часто нас подвозил. Когда мы сказали, что едем жениться, сказал: «Да ладно! Что вы меня разводите! Так не женятся».
Регистраторша в загсе сказала: «Ну вы даете! Хоть бы шампанское принесли!»
А тогда антиалкогольная кампания была, и пить в загсе запрещено было, мы поэтому и не взяли.
У нас не было шампанского, свадебного платья, шумной свадьбы в ресторане, нам все это было совсем неважно. Нам было хорошо. Все-таки какое счастье, что бывают случаи, когда одежда не имеет никакого значения.
Глава 3 Средства связи
Из словаря шопоголика:
Чиппэ плиз – cheaper please (англ.) – продайте дешевле, пожалуйста (просьба возможна только в мелких частных магазинах).
Палка – Paypal, система международных платежей, электронная платежная система.
Tax free, такс фри (англ. «без сбо
ров») – система возврата суммы налога на добавленную стоимость (НДС). Возвращается на покупки, сделанные иностранными гражданами при обратном пересечении границы той страны, в которой они были приобретены, и составляет от 7 до 20% от суммы покупки, в зависимости от величины НДС в данной стране.