Проделки на Кавказе

Хамар-Дабанов Е.

Фон Альтер возвратился опять к Прасковье Петровне, простился со всеми с истинно немецким хладнокровием и, не показав ни малейшего волнения. Строгий наблюдатель, конечно, мог заметить особенную угрюмость во взгляде, когда он в знак прощания жал руку Александра; но и то бы­ло мимолетно. Полковник так чистосердечно, казалось, ска­зал ему:

— Вам, Александр Петрович, желаю счастия, даже та­кого, какого не могу более желать для себя!

Фон Альтер уехал. Китхен была неутешна; с жаром целовала она руки Прасковьи Петровны; готова была все ей высказать, но говорила только:

— Молю вас! Не

покидайте меня!

Старуха ласково журила ее за слезы, хотя сознавалась, что, едва вышедши замуж, нельзя хладнокровно расставаться с мужем, который принужден беспрестанно покидать жену.

— Что ж делать!— повторяла она неутешной Китхен,—слезами не поможешь, надо быть рассудительнее. Милая Китхен, будь уверена во мне, как в матери!

На следующее утро Китхен все еще плакала и не выходила из своей комнаты. Часов в пять пополудни семейство Пустогородовых село в экипажи и отправилось обратно в Пятигорск. Дорогою тревожные чувства волновали Китхен. «Застану ли его там?»—думала она. Бедняжка желала боялась увидеть своего супруга. Что-то ей напишет он? Горестные предчувствия подавляли душу.

Наконец они в Пятигорске. Как несносно медленно бежали для Китхен присталые лошади! Вот уже подымаются на гору, где находилась квартира Прасковьи Петровны. Приехали. На дворе было темно. Госпожа фон Альтер выскакивает из кареты; перебегает улицу; слуга встречает его на крыльце.

— Полковник здесь?—спрашивает она.

— Никак нет-с! Сегодня в обед изволил выехать.

— Ничего мне не приказал сказать?

— Оставил письмо; оно лежит в вашей комнате.

Китхен побежала туда, схватила письмо, кричит:

— Подайте свеч!

Но к чему разоблачать порывы сердечной бури? Пусть несчастная супруга у себя наедине предается всей полноте своих ощущений. Эти минуты целомудренны в высшей степени, святы. Их не должно оскорблять длинным, прозаическим описанием.

Пустогородовы, приехав домой, нашли почту, которая в их отсутствие была получена. Одни читали письма, другие газеты. Николаша отправился тотчас к своим приятелям* игрокам: там только и слышны были пересуды насчет полковника фон Альтера, который по приезде с Кислых* провел целые сутки в неистовом распутстве.

На другой день был праздник. Прасковья Петровна собралась поутру к обедне, но до отъезда приказала позвать к себе Александра и отдала ему разные бумаги, касавшиеся до его наследства и полученные с последней почтой.

* Кисловодск в разговоре часто называется: Кислые.

Она уехала. Он заперся в ее кабинете и стал рассматривать наедине все, что получил он от матери.

Вскоре в соседней комнате послышались женские шаги, рыдания, слёзы, и, наконец, голос Китхен, приказывавший попросить Николая Петровича в гостиную с прибавлением, что ей очень нужно с ним видеться. Затем послышалась походка Николашина, и вскоре раздался его голос.

— Здравствуй, милая Китхен! Все еще плачешь! Это глупо!

— Мой муж меня покинул,—отвечала, рыдая, Китхен.

— Вот беда какая!.. В добрый час!.. Пиши ему со мною, я также еду в Грузию на днях.

— Не езди, ради бога, не езди! Я знаю,

что тебя туда влечет; хочешь стреляться с моим мужем, отомстить ему за удар...

— Какой вздор! Зачем мне с ним стреляться? Никто кроме тебя не видел этого, а ты не станешь разглашать; фон Альтер еще менее: это значило бы сознаться в том, что он рогоносец; ты не знаешь, как мужья, особливо старики, боятся этого.

— Николаша, прочти его письмо.

— Зачем стану я читать бредни ревнивца! Право, не любопытно!

— Ну, так мне подай совет!.. Помоги!

— Чем помочь? Что могу я?

— О, безжалостный! Жестокий! погубил меня, а те­перь отвергает! — Китхен рыдала еще более.

— Я погубил тебя? — Николаша захохотал.— Бедняж­ка! Я погубил ее, насильно принудил, не правда ли?

Китхен ринулась на пол и, сквозь рыдания, с отчаяни­ем вопияла:

— Спаси меня, Николаша, на коленях молю, спаси меня!

Николаша смеялся.

Ты играешь трагедию, Китхен! — сказал он.—Недо­стает только крови, сейчас принесу тебе свой кинжал.

Александр, думая сначала, что у них любовное свида­ние, и не желая мешать брату и не смущать его любезной, притаился в кабинете матери, но тут он не выдержал и вышел к ним.

Николаша, театрально став перед дверью кабинета, во­скликнул с насмешкой:

— Брат! Спаситель мой! Завещаю тебе несчастную, не­утешную Миньону!

С этими словами он вышел.

– Александр Петрович! — сказала Китхен,—само про­видение послало вас сюда... я поручаю себя вам, умилос­тивьте своего брата.

— Садитесь прежде всего, да успокойтесь и расскажи­те, в чем дело. Но предупреждаю вас, если вы не будете со мною откровенны, это меня оскорбит.

Нечего было делать. Погибшей Китхен мелькнул луч надежды. Она высказала всю правду Александру и пода­ла ему письмо фон Альтера.

Полковник нисколько не обвинял и не оскорблял же­ны; но просто объявлял ей, что более с нею никогда не встретится и что хочет предаться на некоторое время са­мому сильному разврату, чтобы свет не мог обвинить ее, а всю вину сложил бы на самого его. Он советовал жене, как лютеранке, искать разводной, на которую с своей стороны соглашается, утешая себя мыслью, что по крайней мере она напала не на развратника, а на человека истинно к ней привязанного. «Это видно,—г писал он,—из всего по­ведения капитана Пустогородова, известного честностью правил, храбростью и украшенного ранами. Притом он ре­шился лучше перенести кровавую обиду, чем публичною местью обесславить предмет любви своей».

— Так он принял меня за брата?—спросил Александр, призадумавшись.

— Видно так.

— Благодарен полковнику за его лестное мнение обо мне, но должен сознаться, что в этом случае он ошибает­ся; ни за какую женщину не спустил бы я ему такого по­ступка.

Полковник оканчивал письмо уведомлением, что он обо всем написал к своему тестю: «Не для того, чтобы обви­нить дочь перед отцом, но чтобы оправдать самого себя».

— У меня нет более отца!— сказала Китхен, сильно тронутая последними строками.— Когда я шла замуж не по собственному убеждению, но в угоду родителю, он объ­явил мне, что я имею место в его сердце, входя в его дом, не иначе как супруга фон Альтера. Без этого звания он мне не отец.