Продолжение путешествия
Шрифт:
Мне было известно о каких-то неприятностях Павла, в результате которых он вынужден был оставить службу, но я даже не предполагала, что они настолько серьезны. И Александр ни разу не обмолвился о них в моем присутствии, дабы не волновать понапрасну. Кроме того – дружба для него была понятием едва ли не священным, и его отношения с тем или иным человеком не зависели от политических взглядов, степени благонадежности или вероисповедания этого человека, то есть и в этом вопросе он придерживался европейских, а по тем временам – чуть ли не революционных взглядов. Впрочем, я, кажется, уже писала об этом.
Надо ли говорить, насколько серьезным было такое обвинение, и, если
По всем этим признакам я смогла вычислить, что человек, предоставивший Петру эти сведения, скорее всего, был мелким чиновником полицейского управления, имевшим, однако, доступ к весьма конфиденциальной информации.
– К сожалению, – закончил Петр Анатольевич первую часть своего рассказа, – мне не удалось получить этот донос в личное пользование, или хотя бы сделать с него копию. Более того, мой знакомый так и не выпустил его из рук, а поскольку его пристрастие к крепким напиткам с некоторых пор носит, мягко говоря, нездоровый характер, то рукопись, все то время, пока я ее читал, откликаясь на ритмичные подрагивания его конечностей, так и ходила ходуном, сильно затрудняя мне процесс чтения. Что служит лишним подтверждением того, что алкоголь в неумеренных количествах – яд, а в ограниченных – лекарство.
С этими словами он вновь наполнил свою рюмку и с наслаждением из нее отхлебнул.
– Свидание со вторым человеком, имени которого я тоже не хотел бы называть, тем более, что вряд ли оно вам известно, оказалось не менее плодотворным. Если бы не его почти бескорыстные услуги, я никогда в жизни не узнал бы содержания письма, полученного некоторое время назад господином Алсуфьевым.
Петр, не торопясь, закурил новую папиросу, и нам с Ксенией Георгиевной ничего не оставалось, как, затаив дыхание, терпеливо ждать продолжения рассказа. И, как выяснилось, далеко не напрасно.
Несколько минут спустя нам стало известно, что за день до моего ареста на имя господина Алсуфьева пришло письмо от… в первую минуту мне показалось, что я ослышалась… Натальи Павловны Синицыной, иначе говоря – Люси, в котором она каялась в содеянном преступлении и обещала явиться с повинной, если ей будут предоставлены определенные гарантии безопасности.
Но не подумайте, что она каялась в убийстве собственного отца или в убийстве конвоира при побеге. Отнюдь нет. Она сожалела лишь о самом побеге, при том, что его организацию, а заодно и все остальные свои преступления «честно и откровенно» перекладывала на плечи… Екатерины Алексеевны Арсаньевой, то есть вашей покорной слуги. И с потрясающей воображение наглостью утверждала, что «эта страшная женщина» заставила ее взять вину на себя, угрожая в случае отказа жестокой расправой. Это-то самое письмо и позволило Алсуфьеву взять меня под стражу. Чем он тут же и воспользовался.
У меня не было слов, чтобы адекватно отреагировать на эту чудовищную ложь, и некоторое время я напоминала себе выброшенную на берег рыбу. Поскольку мои губы в течение нескольких минут совершали совершенно рыбьи беззвучные движения.
Но Петр Анатольевич не дал мне
– Честно говоря, я не сразу этому поверил, – нервно хохотнул Петр, – но какие бы кренделя я не выделывал по Саратову, этот господин неизменно следовал за мной. И только то, что он не рискнул вслед за мной отправиться в Худобку (там, как известно, чужих не любят, тем более, таких навязчивых и любопытных), на короткое время избавило меня от его навязчивого присутствия. Но едва я покинул пределы этого забытого Богом предместья, как снова его заприметил.
Таким образом я убедился, что мой спутник никоим образом не относится к преступному миру, а скорее – наоборот. То есть я впервые в жизни почувствовал на собственной шкуре, каково это – находиться под неусыпным надзором полиции. И это мне совершенно не понравилось. И продолжает не нравиться до сих пор. Поскольку это означает, что мы с вами, Катенька, имеем в лице этой уважаемой мною государственной службы весьма серьезно настроенных оппонентов.
И только деятельное соучастие одного из моих знакомых, – при этих словах Петр Анатольевич потупил взгляд и напомнил мне великомученика с иконы, – позволило мне, изменив внешность, покинуть город неузнанным, то есть избавиться от хвоста. Хотя это и заставило вас с уважаемой Ксенией Георгиевной пережить несколько неприятных минут, за что еще раз приношу свои искренние и глубочайшие извинения.
Теперь мне стал понятным его давешний нелепый маскарад, и я готова была извиниться за свои суровые взгляды и недавнее свое не слишком ласковое к нему отношение, но он уже явно в этом не нуждался, поскольку прекрасно понимал, что сообщенные им факты с лихвой искупили то потрясение, которое мы с Ксенией Георгиевной пережили сегодня вечером, и всем своим видом теперь это демонстрировал, блаженно улыбаясь и глядя на нас ласковым и одновременно наглым взглядом. Ксения Георгиевна, видимо, вполне разделяла мое мнение, поскольку глядела на него уже без прежней настороженности и почти ласково.
Одним словом, за нашим столом воцарилась любовь и взаимное умиление, и это несмотря на то, что обстоятельства наши были далеки от идиллических.
После того, как Петр ответил на все наши вопросы, и в его путевых заметках не осталось для нас с Ксенией Георгиевной ни одного белого пятна, наступила довольно продолжительная пауза, в течение которой три автономно существующих человека осуществляли независимо друг от друга параллельную мыслительную деятельность, благодаря чему эта пауза не показалась нам ни излишне долгой, ни сколько-нибудь тягостной. Каждый из нас был слишком увлечен собственными размышлениями, и любое обсуждение в этот момент лишь нарушило бы его богатую внутреннюю жизнь. И потому было излишним.
Именно для таких мгновений существует в народе весьма точное обозначение: «Тихий ангел пролетел». И применительно к данному моменту эти красивые слова показались мне не просто фразой.
Нарушил это благолепие вновь Петр Анатольевич. Оказалось, что у него в запасе имеется еще одна новость, и он вручил нам ее, что называется на сладкое:
– Да, чуть было не забыл, – тихо и вкрадчиво, дабы не нарушить атмосферы, сказал он, – постоялый двор, на котором все произошло (он деликатно избегал всякого упоминания о гибели Александра) – сгорел.